Книги онлайн и без регистрации » Современная проза » Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 143 144 145 146 147 148 149 150 151 ... 192
Перейти на страницу:

У «Луксора» к ним подошел элегантно одетый мужчина в темно-сером, с просинью пальто и такого же цвета шляпе от Борзалино; он выглядел вполне светски, пока не заговорил, потому что стоило ему открыть рот, как его неприятно подобострастный, заискивающий и неискренний голос скрыл все остальное. Лживого человека не может исправить никакая просинь.

— Позвольте вас поприветствовать, ваша милость, целую ручки, а также юного графа, ведь это ваш сын, если я не ошибся, мое почтение.

Мой брат замер на месте. Он еще никогда не слышал, чтобы люди говорили таким тоном, разве только в кино. Но и мать он такой еще никогда не видел.

— Келемен! — завизжала она голосом маркитантки. — Где серебро?! Наша мебель?! Посуда?! — Тот втянул голову в плечи. — Дюма-сын?! — продолжала она визжать. Мать была вне себя, брат держал ее за руку, чувствуя, что она того и гляди набросится на этого Келемена. — А полное собрание сочинений Йокаи? А часы? Старинные часы Векерди? — бушевала она. — Jerger Schachuhr Robust Genau Geräuscharm Seit Jahrzehnten!!![146]

— Не надо, Мамочка! Успокойся!

— А граммофон? «Хиз Мастерз Войс»? — Это она сказала в сторону брата, как бы в скобках. — А где кровать тети Эммы? В которой она умерла?! — Она задыхалась. — Верните нам серебро, немедленно! Вы мерзавец!

При слове «мерзавец» по лицу мужчины пробежала страдальческая, сентиментальная и в то же время надменная улыбка, он стал с поклонами пятиться, словно следуя строгому испанскому этикету.

— Я делаю все, что могу, ваша милость, я стараюсь, и, смею заверить, у нас есть все причины надеяться, мне пора, разрешите откланяться. — Остановившись, он поклонился матери, потом брату, стремительно повернулся и, чуть сгорбившись, подрапал в сторону Западного вокзала.

Эта сцена изнурила мать, она тяжело дышала, глаза ее полыхали гневом. В свое время, в день высылки, родители передали часть движимого имущества адвокату Келемену, чтобы тот сохранил его до их возвращения; серебра, серебряных блюд, винных кубков, супниц с подносами, украшенных львиными головами, золоченых подсвечников («с пробой»!) было два центнера. Три. Словом, два или три. И больше мы их никогда не увидели. Оказалось, это был наилучший способ похерить фамильное серебро. Интересно, почему наш отец не выбил его из этого Келемена? Почему не прижал его к стенке, не придушил? Не знаю.

Остался один стаканчик, с виду простенький, с записочкой в нем, написанной почерком матери: Этот стаканчик остался от матери Адама Маньоки, Розы Дели, монограмма FD — потому что отца Розы звали Ференц. Это не серебро, но вещь все же ценная в силу возраста, узор называется «облака». Показывала в музее, примерно 400 лет.

— Мерзкий еврей! — прошипела мать у кафе «Луксор». Младший брат, (снова) обмерев, шагал рядом с нею. Он был уже выше матери. Та вдруг потрясла головой, словно только что поняла, что сказала. — Против евреев я ничего не имею. Я просто терпеть не могу бесчестных и наглых людей, среди которых на удивление много евреев.

141

К физическому труду мои родители привыкли относительно быстро. Они оказались к нему приспособленными, да и желание было. Большинство будапештцев относились к труду иначе. Они чувствовали себя оскорбленными и униженными и физический труд презирали. Мой отец, как я уже говорил, ни на что не смотрел свысока.

Уже на второй день он записался в подсобники на строительство церкви. Любопытно, что в те времена такое строительство разрешалось. Приходский священник уже поджидал его, он принял отца у себя, угостил ликером и попытался его убедить, что месить раствор — занятие для него недостойное. На что отец, хитрый лис, игриво-елейным тоном (подобные игры он обожал) задал патеру риторический вопрос, возможно ли провести различие между отдельными видами труда, если они одинаково служат умножению славы Господней, и не ему ли, чьи пращуры (не предки, а пращуры!) веками помогали Церкви, следует продолжать то же самое; а как помогать, в качестве палатина или подсобника, это дело второстепенное. Преподобный отец нашел эту мысль вполне благородной и само собой разумеющейся, и они пропустили еще по рюмашке.

Позднее они испольно арендовали участки земли на пригорке Андриша и хуторе Келлера. Окучивали картофель. («Вы красивая женщина. На вашей корме можно было бы посадить два ряда картошки».) Они возвращались домой шатаясь, пьяные от усталости. Руки сбиты местами до мяса, кожа в клочьях — но эти, доступные глазу саднящие раны хотя бы можно понять. Непостижимо и непонятно было другое: нечто большее, чем усталость и измождение, — сокрушительное поражение тела, и вообще, ощущение, что человек — это только тело, только боль, только безысходность, откуда оно взялось?

— От работы, — пробурчала, как обычно повернувшись к плите, тетя Рози.

Театрально ощупывая поясницу, мой отец по-старушечьи закряхтел:

— Ох-ох-ох, помираю! — Он пытался смеяться.

Тетя Рози не оборачивалась; на плите, как всегда, дел хватало, на то она и плита.

— Не помрете, — равнодушно сказала она.

— Что вы сказали, тетя Рози? — подскочил к ней отец, не любивший конфликтов, старавшийся избегать их или быстро заглаживать.

— А то, господин граф, что от мотыги еще никто не помер, господин граф.

— Тише, тише, — мужественно-трусливо зашикал на жену дядя Пишта.

— Чего расшикались тут, нечего на меня шикать! — Тетя Рози, дюжая, с собранными в пучок волосами крестьянка в многослойной юбке, казалась мне старухой, ей было лет пятьдесят. Лицо ее так и пылало от гнева. Глаза же всегда искрились, что делало ее красивой или, во всяком случае, необыкновенной. — Раз он граф, значит, граф, и все тут. Чего вы хотите?! Какой он вам господин доктор, кого вы этим обманываете? Себя? Его? Или органы, АВО?

Она говорила на палоцском диалекте, который стал и моим родным языком, и АВО, ау-воу, звучало как лай, как скулеж.

— Граф, — кивнула она и, словно бы проверяя, правду ли говорит, бросила взгляд на отца. — Граф не должен мотыжить. — Или она повернулась к нему лишь теперь? — Не барское это дело.

Наступило молчание. Казалось, тетя Рози хотела сказать, что нашей семье здесь делать нечего. Мой отец смущенно топтался на месте, спорить было не с кем, да и нечего было сказать.

— Ну да, Розика, — попытался встрять дядя Пишта, — семья господина доктора — они же совсем… они же не эти… — Он замолчал.

— Что — не эти?! — накинулась на него жена, как будто родителей тут и не было. Мать со слезами кинулась в комнату, где оказалось полно народу (нас), она развернулась, выбежала во двор, бросилась в огород. Испуганный дядя Пишта смешно топотал ногами, как будто разучивал танец (курсы для начинающих), а тетя Рози невозмутимо смотрела на бегавшую, словно в амоке, мать.

— Тетя Рози, да что стряслось? — примирительно загудел мой отец.

1 ... 143 144 145 146 147 148 149 150 151 ... 192
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?