Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Подчас нет больше сил о ней слышать; мысли о чужих страданиях, о массе пролитой крови, терзают душу, и лишь вера, надежда и упование на божье безграничное милосердие и справедливость являются единственной поддержкой»[1286]. Согласитесь, преступного в таких мыслях было не много, так думало подавляющее большинство россиян.

Но самой неопровержимой уликой предательства Александры Федоровны до сего дня остается ее переписка с братом, великим герцогом Гессенским Эрнстом-Людвигом, который официально числился в рядах германской армии. Вот что поведала она об этом Николаю 17 апреля 1915 года: «Я получила длинное, милое письмо от Эрни… Он… полагает, что кто-нибудь должен был начать строить мост для переговоров. У него возник план послать частным образом доверенное лицо в Стокгольм, которое встретилось бы там с человеком, посланным от тебя (частным образом), и они могли бы помочь уладить многие временные затруднения. План его основан на том, что в Германии нет настоящей ненависти к России. Э. послал уже туда к 28-му (2 дня тому назад, а я узнала об этом только сегодня) одно лицо, которое может пробыть там только неделю». Вот оно, доказательство налаживания канал для переговоров о сепаратном мире с Германией! Увы, в том же письме: «Я немедленно написала ответ (все через Дэзи[1287]) и послала этому господину, сказав ему, что ты еще не возвращался и чтобы он не ждал, и что, хотя все и жаждут мира, но время еще не настало. Я хотела кончить с этим делом до твоего возвращения, так как знала, что тебе это было бы неприятно»[1288]. Больше вопрос об этом переговорном канале не вставал.

На что исследователи обращали меньше внимания, так это на возмущение Александры Федоровны по поводу переговоров о сепаратном мире или приписывания ей таких планов. С этой точки зрения, весьма показателен ее рассказ об одной встрече дяди императора Павла Александровича: «Ну, во-первых, — недавно у него обедал Палеолог и имел с ним долгую интимную беседу, во время которой он очень хитро старался выведать у Павла, не имеешь ли ты намерения заключить сепаратный мир с Германией, так как он слышал об этом здесь, и во Франции распространился об этом слух; — они же будут сражаться до конца. Павел отвечал, что он уверен, что это неправда, тем более, что при начале войны мы решили с нашими союзниками, что мир может быть подписан только вместе, ни в коем случае сепаратно. Затем я сказала Павлу, что до тебя дошли такие же слухи насчет Франции. Он перекрестился, когда я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию у нас, — потому-то немцы и стараются раздувать эти слухи. Он сказал, что слышал, будто немцы предложили нам условия перемирия. Я предупредила его, что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира»[1289].

И совсем мало внимания либеральные и коммунистические авторы обращали на более чем патриотические деяния и высказывания Александры Федоровны. Женщина деятельная, она была одним из крупнейших организаторов санитарного дела. В Царском селе в 22 километрах от столицы, где семья практически безвыездно жила все военные годы, императрица организовала 10 госпиталей, число которых затем возросло до семидесяти. В лазарет превратится и Зимний дворец в Петербурге. Когда художник и искусствовед Бенуа заглянет в Зимний в 1916 году, он с ужасом обнаружит, что «все большие залы заняты военным лазаретом. Все кровати, кровати, ширмы, столы с медикаментами, и среди этого бесшумно бродят жалкие тени в больничных халатах. Многие лежат под своими серыми одеялами. Снуют белоснежные сестрицы в чепцах»[1290]. Было организовано несколько санитарных поездов для подвоза раненых. В Екатерининском дворце был создан склад Ее Императорского Величества, снабжавший армию в промышленных масштабах бельем и перевязочными материалами. Под ее председательством был учрежден Верховный совет, занимавшийся помощью жертвам войны среди мирного населения, беженцам и семьям, отправивших кормильцев на войну. В том же направлении работали Татьянинский и Ольгинский комитеты, названные по именам старших дочерей царя, их возглавлявших, и имевшие отделения во многих губерниях. Средства выделялись как из бюджета, так и получались за счет частных пожертвований, в сборе которых участвовала вся семья. Размеры деятельности были немалыми. Александра информировала мужа: «Тебе, может быть, интересно узнать о суммах, полученных моим складом и канцелярией с 21 июля 1914 года:

К 31 января 1916 г. собрано 6 675 136 р. 80 к.

Израсходовано — 5 862 151 р. 46 к.

Остаток —812 985 р. 34 к.

Отсюда громадные суммы пошли на мои склады в Москву, Харьков, Винницу, Тифлис на мои шесть поездов-складов, на санитарные поезда и т. д.»[1291].

Уникальный случай в истории: в течение трех лет императрица и ее старшие дочери прослужили сестрами милосердия. Причем отнюдь не декоративными. Они получили медицинское образование под руководством хирурга Дворцового лазарета Веры Гедройц, которая ежедневно приезжала для чтения лекций в Александровский дворец и проводила практические занятия в операционной. «Мне часто приходилось ездить вместе и при всех осмотрах отмечать серьезное, вдумчивое отношение всех Трех к делу милосердия. Оно было именно глубокое, они не играли в сестер, как это мне потом приходилось неоднократно видеть у многих светских дам, именно были ими в лучшем значении этого слова»[1292], — записала в дневнике Гедройц, прозванная в царской семье «княжной». 6 ноября 1914 года Александра Федоровна вместе с великими княжнами Ольгой и Татьяной сдали экзамены в Общине Красного Креста и получили свидетельства на звание сестер милосердия. Практически каждый день они появлялись в Дворцовом лазарете, как явствует из их переписки с мужем и отцом, причем явно не на экскурсии.

Вот одно из первых писем царицы после получения диплома медсестры: «…В 5 1/4 нам предстоит ампутация (взамен лекции) в большом лазарете. Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча). Затем мы занимались перевязками (в нашем маленьком лазарете), а позже очень сложные перевязки в большом лазарете. Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами… они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, — страшно смотреть, — я все прочистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, — все это вышло вполне удачно, — мне приятнее делать подобные вещи под руководством врача. Я сделала три подобные перевязки»[1293]. И так три года подряд. Августейшие