На исходе лета - Уильям Хорвуд

искренне они восхищались Мистл, что на глазах у той выступили слезы. Она повернулась к Бичену и сказала, как бы ей хотелось, чтобы Виолета была жива и посмотрела на ее счастье и познакомилась с такими добрыми и великодушными кротами.

Что до Букрама, то, увидев Мистл, он стал сама предупредительность и сделал Бичену выговор за то, что тот раньше не привел ее в Баблок, чтобы их обоих не схватили грайки.

— Я не видел ни одного гвардейца, Букрам, ни одного!

— Ладно, Крот Камня, это последний раз, когда я упустил тебя из виду!

И наступили ночи бесконечных разговоров, и дни всеобщей неги, а с каким восторгом слушали баблокские кроты рассказы Мэйуида, которые подтверждала Сликит! Как они охали, слушая историю побега Мистл из Эйвбери, и как рыдала Крокус при рассказе о Виолете! Как она бледнела от страха, слушая про Верн и все же стремясь узнать больше...

Потом Букрам стал мрачно рассказывать о Файфилде и Уорт, пояснив, однако, что не все гвардейцы плохие, некоторые просто оказались жертвой веры, ставящей на первое место преданность, а совесть на второе, и попали в когти кротов, правящих посредством страха.

Рассказано было множество историй, а Табни вмешивался, поворачивая беседу по-всякому, внося разрядку, когда она становилась совсем уж мрачной, и серьезность, когда чересчур много шутили.

Кроты наслаждались духом веселья, царящим всюду, где были Бичен и Мистл, и тем, как оба они говорили о Камне, не упоминая его.

Наступил декабрь, ветер снова переменился, и вместо дождей пришли туманы и мгла, тяжелые тучи нависли так низко, что туман, перемещаясь на север, задевал за верхушки деревьев Данктонского Леса, и самые высокие вершины не были видны.

И пришел день, когда Табни увидел, что Мэйуид в одиночестве смотрит на темные воды Темзы. Стоял полдень, но свет был таким тусклым, что трава и деревья вдоль берега казались бесцветными.

— Ты выглядишь хмурым, мой добрый друг, — сказал Табни.

502

— Мэйуид хмур, но старается приободриться. Он, его любовь и его друзья провели в Баблокской Пристани дни, которых никогда не забудут. Но дни пришли и прошли, а смиреннейшему из кротов не хочется уходить. Скоро наступит Самая Долгая Ночь, а он знает, что Бичен со своей Мистл захотят отпраздновать ее у Камня, и Мэйуид чувствует, что это будет в Роллрайте.

Табни долго молчал, скорбно глядя на текущую мимо реку. Из кустов выглянула куропатка и снова спряталась, словно не одобрив увиденный мир. Замерзшая утка со взъерошенными, поблекшими перьями безвольно проплыла мимо вниз по течению, словно у нее недоставало сил даже перебирать лапами.

— Мой добрый друг, — сказал Табни, — когда ты уйдешь, я буду горевать, а не радоваться. Я наслаждался каждым моментом твоего общества, потому что ты смешил меня.

— Ну...— с несчастным видом проговорил Мэйуид, глубоко тронутый признанием Табни. — Ну... — И слезы покатились из его глаз. Потом он сказал: — Мэйуиду посчастливилось в жизни иметь много друзей, но в последнее время он часто задумывался и теперь говорит: из всех друзей, из всех кротов, которых он любил, нет в кротовьем мире никого, с кем ему было бы приятнее сидеть у реки и ничего, в общем-то, не делать, чем с Табни Баблокским. У Табни Мэйуид научился тому, что для многих очень трудно, и когда смиреннейший из кротов уйдет, то надеется найти в себе достаточно твердости, чтобы хотя бы раз в день, в общем-то, ничего не делать. И если это получится, он помолится Камню за крота, которого когда-то знал в Баблокской Пристани.

Великая река текла тогда, как течет и поныне, и новые друзья смотрели на нее в декабрьских сумерках и плакали о столь скорой разлуке. Потом, наплакавшись, один из них вздохнул и сказал:

— Круглейший, дороднейший, мы должны идти!

А другой вздохнул и сказал:

— Удивительный крот, если ты должен, значит должен, но Баблок уже не увидит ничего подобного тебе.

В тот же вечер Мэйуид объявил, что пора уходить, и последняя ночь шумного веселья завершила их пребывание в Баб л оке.

На следующий день рано утром кроты собрались в путь, и их баблокские друзья решили проводить их, — кроме Крокус, которая, казалось, была слишком растрогана, чтобы попрощаться на открытом месте.

Табни произнес речь; он сказал, что никогда еще Баблок не знал таких интересных, веселых, приятных гостей, и выразил надежду, что путь их будет благополучным.

Перед тем как закончить, он повернулся к Бичену и сказал:

— Что касается тебя, Бичен, и твоей возлюбленной Мистл, мы здесь в Баблоке принимали вас запросто, как и сами желали бы быть принятыми, если когда-нибудь нам случится посетить вашу систему. Но мы бы не хотели, чтобы вы подумали, будто из-за того мы недостаточно часто называли тебя Кротом Камня. Мы тоже видели твою Звезду, тоже ждали твоего прихода, и Камень оказал нам честь, направив тебя сюда. Что касается Самой Долгой Ночи, то мы отпразднуем ее здесь, думая в эту священную ночь о тебе и твоих близких. И если когда-нибудь придет день, когда мы сможем сослужить службу тебе и твоему великому делу, помимо простой преданности Камню, то мы сделаем все возможное.

А пока в эти ясные дни, когда нам виден Данктонский Лес, мы будем с радостью думать, что Крот Камня родился так близко от нас, и сознавать, что свою любовь он нашел среди наших вересковых полян и в наших скромных тоннелях. Мистл, бесспорно, озаряет сердце старого доброго крота, но я знаю, она великодушна и не обидится, если он скажет, что та, кого этот крот никогда не забудет — за ее ум, мудрость, ее молодость,— это Сликит! — закончил свою речь Табни, а Сликит заулыбалась от удовольствия, услышав этот тонкий комплимент. Остальные рассмеялись, и Мэйуид хитро посматривал на всех.

Потом под воркование одинокого лесного голубя в ветвях и приглушенные всхлипывания Крокус, доносящиеся из норы, они пошли через кусты и траву вдоль берега на север.

Неутешные баблокские кроты разошлись по своим делам, а Табни спустился в нору — утешить свою драгоценную подругу. Это заняло некоторое время, но в конце концов ее слезы высохли.

Тогда Табни снова поднялся и оглядел окрестности. Поглядел вверх, вниз, вперед, назад. Пошел на свое излюбленное место на берегу, то самое, где его впервые обнаружил Мэйуид, и тихонько устроился там. Уютно уложил рыльце на лапы, втянул носом зимний воздух и стал созерцать текущую мимо реку.