Тузы за границей - Мелинда М. Снодграсс

Блез – странный мальчик. Когда он только присоединился к нам, джокеры, похоже, вызывали у него благоговейный трепет, в особенности Кристалис, чья прозрачная кожа явственно завораживала его. С другой стороны, ему в полной мере присуща здоровая жестокость непосредственного ребенка (и можете мне поверить, любому джокеру хорошо известно, какими жестокими бывают дети). Однажды, когда мы находились в Лондоне, Тахиону кто-то позвонил, и ему пришлось на несколько часов отлучиться. В отсутствие деда Блез заскучал и, чтобы развлечься, завладел сознанием Джонса и заставил его влезть на стол и декламировать стишок «Я пузатый медный чайник», который он только что выучил на уроке английского языка. Под тяжестью Гарлемского Молота стол рухнул, и, думаю, Джонс вряд ли скоро забудет об этом унижении. К тому же он не слишком жалует доктора Тахиона.

Разумеется, не все будут вспоминать об этом турне с теплотой. Многим из нас путешествие далось с большим трудом, отрицать не стану. Сара Моргенштерн написала несколько серьезных статей и продемонстрировала настоящее мастерство, но все же с каждым днем эта женщина становится все более нервной и раздражительной. Что же касается его коллег в хвосте самолета, Джош Маккой поочередно то безумно любит Соколицу, то готов убить ее, и его можно понять, ведь весь мир знает, что отец ее ребенка – не он. Между тем профиль Проныры никогда уже не будет прежним.

А с Даунса все как с гуся вода. Вот уж кто не знает ни удержу, ни приличий! Только на днях он намекал Тахиону, что если у него будет эксклюзивный материал о Блезе, то он, возможно, сумеет сделать так, чтобы сведения об импотенции такисианина не стали достоянием общественности. Это предложение не встретило одобрения. В последнее время Проныру и Кристалис водой не разольешь. Как-то ночью, еще в Лондоне, в баре я случайно стал свидетелем одного очень любопытного разговора.

– Я знаю, что это он, – говорил Проныра.

Кристалис отвечала, что знать и иметь доказательства – две большие разницы. Проныра сказал, что он «нюхом чует» и все понял, едва они только встретились, но Кристалис только рассмеялась в ответ: «Нюх – это прекрасно, но запахи, которых никто больше не чувствует, не слишком хорошее доказательство, а если бы даже и были таковым, ему пришлось бы раскрыть свою тайну, чтобы предать эту историю огласке». Я вышел из бара, а они все еще продолжали в том же духе.

Думаю, даже Кристалис будет рада вернуться в Джокертаун. Англия ей явно понравилась, но, учитывая ее англоманские замашки, это ни для кого не стало неожиданностью. Однажды даже возникла неловкость, когда на приеме ее познакомили с Черчиллем и тот довольно неприветливо поинтересовался, что именно она пытается доказать своим нарочитым британским акцентом. На ее необыкновенном лице всегда крайне трудно прочесть какие-либо чувства, но в тот миг я голову бы дал на отсечение, что она готова убить старика прямо на глазах у королевы, премьер-министра и десятка британских тузов. К счастью, она стиснула зубы и списала это высказывание на преклонный возраст лорда Уинстона. Этот достойный джентльмен и в более юные годы никогда не был сдержан на язык.

Хираму Уорчестеру, пожалуй, в этой поездке досталось как никому из нас. Те резервы сил, что у него оставались, были досуха исчерпаны в Германии, и с тех пор он похож на выжатый лимон. Когда мы вылетали из Парижа, он разбил свое специально изготовленное на заказ кресло – видимо, перемудрил где-то с гравитационным контролем, – и вылет пришлось отложить почти на три часа, пока кресло не починили. И нервы у него тоже сдают. Когда ремонтировали сиденье, Билли Рэй то и дело отпускал скабрезные шуточки в адрес толстяков, и Хирам, вспылив, в ярости набросился на него и обозвал (помимо всего прочего) «безмозглым хайлом». И пошло-поехало. Карнифекс ухмыльнулся своей неприятной улыбочкой, процедил: «За такие слова я сейчас надеру тебе твою жирную задницу» – и начал подниматься из кресла.

– Я не разрешал тебе встать, – отрезал Хирам.

Он сжал руку в кулак и утроил вес Билли, вмяв его обратно в сиденье. Тот упрямо пытался подняться, но Хирам делал его все тяжелее и тяжелее, и не знаю даже, чем все могло бы закончиться, если бы доктор Тахион не вмешался и не усыпил обоих при помощи ментального контроля.

Не знаю, смеяться или плакать, когда я вижу, как прославленные на весь мир тузы ссорятся, как малые дети, но Хирама хотя бы оправдывает плохое самочувствие. В последнее время выглядит он просто ужасно: бледный, отечный, беспрестанно потеющий и страдающий одышкой. На шее у него, чуть пониже воротничка, появилась здоровенная пугающего вида болячка, которую он ковыряет, когда думает, что никто его не видит. Я бы настоятельно порекомендовал ему обратиться к доктору, но он в последнее время такой вспыльчивый, поэтому мой совет вряд ли будет принят благосклонно. Однако его короткие визиты в Нью-Йорк на всем протяжении нашего путешествия каждый раз заметно шли ему на пользу. Остается только надеяться, что возвращение домой исцелит его тело и дух.

И наконец, обо мне.

Наблюдать за коллегами и рассуждать, что они приобрели и что потеряли, легко. Подытожить собственный опыт куда сложнее. Я стал старше и, надеюсь, мудрее, чем был, когда мы вылетали из международного аэропорта имени Томлина. И, несомненно, на пять месяцев ближе к смерти.

Вне зависимости от того, будет ли этот дневник опубликован после моей кончины или нет, мистер Экройд заверил меня, что лично передаст копии моим внукам и приложит все усилия, чтобы они его прочитали. Поэтому, возможно, именно ради них я и пишу эти последние, заключительные слова – для них и для таких, как они.

Роберт, Касси… мы с вами никогда не виделись, и я виноват в этом ничуть не меньше, чем ваши мать и бабка. Если вы хотите знать почему, вспомните, что я писал об отвращении к самому себе, и поймите – я не стал исключением. Не думайте обо мне плохо… и о ваших матери и бабке тоже. Джоанна была совсем малышкой, чтобы понимать что-то, когда ее папа навсегда изменился, а Мэри… когда-то мы любили друг друга, и я не могу сойти в могилу, ненавидя ее. Правда заключается в том, что, поменяйся мы ролями, я вполне мог бы поступить точно так же. Все мы только люди и как можем справляемся с ударами, которые судьба наносит нам.

Да, ваш дед был джокером. Но я надеюсь, читая эти страницы, вы поймете, что он был не только джокером, что он кое-чего достиг и сделал немало добра. АДЛД, пожалуй, такое наследие, какого не постеснялся бы ни один человек, и она увековечит мою память куда лучше, чем египетские пирамиды, Тадж-Махал или мавзолей Джетбоя. В конечном итоге, не так уж скверно прожита моя жизнь. Я ухожу, оставляя друзей, которые любили меня, немало бесценных воспоминаний, массу незавершенных дел. Я омочил свои ноги в Ганге, слышал Биг-Бен и ходил по Великой Китайской стене. Я успел увидеть свою дочь и держал ее на руках, я обедал с тузами и телезвездами, с президентами и королями.

Но важнее всего то, что я, как мне кажется, оставляю мир, сделав его чуть лучше. А ничего большего и пожелать нельзя.

Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказывали обо мне своим детям.

Меня звали Ксавье Десмонд, и я был человеком.