Паутина противостояния - Вадим Панов

— Мастер, я превзошел тебя!

Рассмеялся тогда Таурега, ибо понял, что выковал он, наконец, свой самый лучший меч. Даже совершенную вещь можно разбить, а знание и умение, принадлежащее живым, разбить невозможно.

И с тех пор не было и нет стали крепче, чем навская сталь, нет мечей острее, чем черные навские клинки, нет воинов сильнее, чем гарки. И слава их не меркнет многие тысячи лет.

А Таурега-кузнец так и не брал больше в руки молот. Лишь один раз встал он сам к наковальне — для того, чтобы выковать Сердце Тьмы. Но это уже совсем другая история…

На высоком холме жил старый-престарый шас. Даже для шаса он был очень старым. Его дети выросли, стали уважаемыми членами Гильдии и подарили ему множество внуков и правнуков. Счастлив был старый шас, когда вся семья навещала его. Они приходили шумной и дружной толпой, с подарками, угощениями, с новыми историями, слухами, сплетнями. Любила родня друг друга, и старик все никак не мог на них нарадоваться.

Разбирал однажды старый шас подарки после гостевого дня. Были они разными, дорогими и дешевыми, нужными и не очень, но все были подарены от души.

Больше всех понравился шасу подарок от старшего правнука — юная гордость семьи заработал свои первые деньги. Первые деньги для шаса — это священнодействие, магия, начало новой эпохи. На первые деньги всегда дарили что-то семье и близким…

Простенькая статуэтка из обычного хрусталя, не слишком изящная, немного побитая — копеечная работа, но она была такая дорогая. Старый шас присел у окна, разглядывая фигурку. Вечернее солнце рассыпало радужные блики в хрустале, и старик залюбовался ее мягким, уютным светом. Хорошенькая девушка, то ли завернутая в шаль, то ли в странном одеянии. Он стукнул ногтем по статуэтке, и та отозвалась красивым чистым звоном.

Так устроена жизнь, что не знаешь ты, сколько тебе отмеряно дней. И каждый новый день — подарок.

Осень в тот год выдалась теплая. Старый шас каждый вечер сидел у окна, глядя, как медленно гаснет день и солнце неумолимо падает за горизонт. А рядом с ним всегда стояла статуэтка. Шас улыбался ей и изредка щелкал ногтем, слушая тихий, прозрачный звон. И не было у него собеседника более внимательного и чуткого. Он делился с ней воспоминаниями, мыслями и надеждами. Он рассказывал ей истории разные-разные, коих накопил за свою долгую жизнь великое множество. А молоденькая девушка, сидевшая где-то внутри статуэтки, отвечала на слова молчаливым пониманием. И чудилось иногда старому шасу, будто может он разгадать ее ответ в игре солнечных бликов на хрустальных гранях.

Шли недели за неделями, и старый шас все не мог нарадоваться на этот простенький подарок, от которого рождалось мягкое тепло где-то очень глубоко внутри.

В день осеннего равноденствия в гости к старому шасу пришел его давний друг, тоже старый и уважаемый шас. Вместе они выпили чаю с мятой и диковинными травами, рассказали друг другу новости, вспомнили старости. И словно о тайне великой, поведал старый шас про удивительную статуэтку и про то, что кажется она ему живой. Даже своему другу стеснялся он признаться в том, что, дожив до преклонных лет, начал верить во всякую чепуху.

Шасы поставили статуэтку на окно и долго смотрели, как переливаются ее грани, рассыпая веером солнечные лучи — то сдержанно и мягко, то вспыхивая бурей ярких и чистых цветов. Солнце давно уже село, а оба шаса все никак не могли отделаться от ощущения, будто с ними рядом есть кто-то третий, молчаливый и внимательный собеседник.

Утром следующего дня вернулся к шасу его друг, и нес он под мышкой древнюю книгу. Встревожен был ранний гость и опечален.

Молча раскрыл он старинную книгу. Уголки древних страниц ломались и рассыпались под его торопливыми, сухими пальцами. Книга на древненавском рассказывала о двухстах хрустальных воинах, привезенных когда-то во времена Великой Навской империи из внешних миров. Мощные артефакты, распознать которые не могли даже сильные маги, выглядели как статуэтки. Точь-в-точь как та, что мирно стояла на окне. Заряжались они эмоциями, усиливая их во много раз. Для чего статуэтки создали изначально — никто не знал. Только о боевой стороне артефактов писали навы. Будучи накачанными яростью до краев, статуэтки оживали, становясь беспощадными воинами. Со временем их заряд иссякал, и они снова превращались в хрустальные статуэтки. Так продолжалось до тех пор, пока Азаг-Тот не захватил большинство из них. Гиперборейцы накачали хрустальных воинов ненавистью, чистой и жгучей, как золотой корень, и с тех пор ничего другого они не принимали. Считалось, что после войны навам удалось уничтожить все статуэтки…

Но хрустальная фигурка, несмотря ни на что, стояла на окне.

В ту ночь старый шас долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, смотрел, как беспокойные тени деревьев плетут на потолке тревожный узор. Мерещились старику древние баталии, мерещились черные тени стремительных гарок, хрустальные воины, лица гиперборейцев, перекошенные чудовищной магией, огонь, кровь, дым, сверкание мечей… Деревья шуршали за окном, и дом на холме казался ненадежным укрытием. Ветер бросил пару листьев в стекло, и испуганный шас проснулся окончательно. Он зажег лампу и сел на кровати, настороженно прислушиваясь к шорохам вокруг.

Ветер все так же шумел в саду, и старик, топнув в сердцах ногой, плотнее закутался в плед. Прихватив с собой ночник, шас решительно спустился в гостиную.

В дрожащем свете неяркой лампы статуэтка показалась ему чудовищем. Она светилась изнутри багровым светом, ее лицо на глазах превращалось в хищный оскал. Шас вздрогнул и потянулся к тяжелой печати-клише. Статуэтка пошевелилась и сменила позу. Огонь внутри нее разгорался все ярче. И волна горячего страха захлестнула шаса.

Он никогда не сражался, но бил отчаянно, так, как разил бы врага на поле брани, размалывая хрустальные осколки в пыль, растирая их, чтобы они никогда не смогли собраться вместе. Он бил и не мог остановиться. И лишь когда со звоном упала на пол золотая пластина, он, наконец, перевел дух…

А потом зажег верхний свет.

Осторожно, стараясь не касаться осколков, старый шас подобрал маленькую табличку, что скрывалась в хрустальном дне. Теперь на ней можно было разобрать письмена. Символы были похожи на барнагейские. Шас с трудом, но смог их узнать. Боль, тоска, война, страх, ненависть… Маленькие символы и побольше, бледные и поярче, они накладывались друг на друга и терялись во множестве линий. А по центру пластинки сиял огромный и четкий иероглиф «Любовь», и под ним старый шас разглядел свое имя…

Он долго сидел, глядя на пластинку, постепенно осознавая все, что произошло. Он вспоминал медленно, деталь за деталью, ее чистый прозрачный звон, похожий на смех. Вспоминал, что чувствовал, когда хрустальная девушка играла бликами на солнце. Вспоминал, как слушала она, внимательно и участливо. Медленно-медленно перебирал старый шас все, что он помнил, перебирал, стараясь не пропустить ничего… Он все уже понял, и просто не хотел принимать.