Широкий Дол - Филиппа Грегори

Селию мои слова оставили совершенно равнодушной, но Джон остро на меня глянул и спросил:

– Значит, ты, Беатрис, строишь планы на будущее? – И в его голосе прозвучало столько подозрительности и ненависти, что этого невозможно было не заметить. Я пронзительно глянула в сторону лакея, стоявшего у двери с корректно-деревянным выражением лица. Я этого парня знала прекрасно; да я, собственно, всех их отлично знала. Он был из семейства Ходгет, сын нашего егеря, принятый лично мной на работу после тех неприятностей, которые у него возникли, когда Гарри сделал его помощником егеря, а он пустил хорька в фазаний питомник. Я тогда спасла этого парня от порки, а его отца избавила от хлопот и неприятностей. Меня он обожал, и я надеялась, что никаких сплетен насчет сегодняшнего разговора за столом он разносить не будет, разве что может бросить сгоряча, что, мол, этот молодой доктор, муж мисс Беатрис, не достоин целовать землю, по которой она верхом проехала.

– Разумеется, я строю планы на будущее, Джон, – сказала я и заметила, как он поморщился, когда я назвала его по имени. – Меня, как и любую мать, волнует будущее нашего ребенка. И наша с тобой будущая жизнь меня тоже волнует – как любую замужнюю женщину. Можешь не сомневаться: я всегда буду о тебе заботиться и всегда буду строить планы нашей будущей жизни, сколько бы ты ни прожил на свете.

Селия явно испытала облегчение, услышав, как спокойно и ласково, с какой любовью я говорю со своим мужем. Зато Джон прямо-таки побелел и смотрел на меня совершенно больными глазами, поскольку он-то в моих словах явственно услышал угрозу. Вот и хорошо, думала я, значит, сегодня он вряд ли что-то еще скажет в мой адрес. А уж потом я постараюсь сделать так, чтобы он замолчал навеки.

Я встала из-за стола и сказала:

– Итак, Гарри, у меня в кабинете минут через десять, хорошо?

Гарри кивнул и встал, видя, что я собираюсь уходить. Джон медлил, словно не желая выказывать мне уважение, но я стояла и ждала, не сводя с него глаз, пока он не встал, с такой силой оттолкнув стул, словно был невоспитанным мальчишкой. Я испытала легкое удовлетворение, заставив его подчиниться, – так хозяин спокойно и уверенно заставляет слушаться команд своего непокорного злобного пса. Впрочем, некоторые псы оказываются настолько не поддающимися дрессировке, что в итоге им привязывают на шею камень и бросают в Фенни.

Я прошла к себе в кабинет.

Мне хорошо в Широком Доле повсюду, где бы я ни оказалась, но я испытываю истинное блаженство, когда сижу в отцовском рабочем кресле за большим круглым столом для сбора ренты, зная, что в ящиках этого стола хранятся документы на всех наших арендаторов, а рядом на пюпитре стоит карта нашего поместья. Когда я вижу, что за окном шныряют веселые ласточки, когда я чувствую, что именно здесь, в моем кабинете, и бьется сердце Широкого Дола. Я знаю, стук этого сердца слышен и в глубокой таинственной чаще леса, и на мягкой траве залитого солнцем общинного луга, и на склонах холмов, поросших тимьяном, но именно в кабинете я слышу этот стук наиболее отчетливо – здесь вся жизнь нашего поместья расписана в толстых книгах моим четким почерком, а его будущее изложено в больших таблицах, расстеленных на столе. Именно здесь собираются доходы в виде еженедельной ренты, сюда поступают из Чичестера сообщения о дополнительных продажах зерна, шерсти и мяса и банковские чеки от торговцев. И именно здесь хранятся отчеты о наших тратах: о расходах на инструменты, на покупку новых животных и семян, на приобретение бесконечной домашней утвари – всего того, что Селия считает необходимым, и я никогда ей не отказываю. Наша жизнь в Широком Доле вполне благополучна, и об этом свидетельствуют мои гроссбухи, где черным по белому написано, что все это мы можем себе позволить, что наша земля дает нам достаточное богатство.

И вот теперь это богатство, этот уверенный, устоявшийся товарооборот должен быть направлен в иное русло – в некий фонд, создаваемый для того, чтобы мой сын имел законное право сидеть в том самом кресле сквайра, в котором сейчас сижу я, в той самой комнате, куда я сейчас собрала все нити управления поместьем; чтобы мой Ричард, мой милый малыш, которого я через несколько минут пойду купать, стал здесь хозяином и ему принадлежали бы и эта земля, и власть над нею. И если я хоть чем-то могу этому помочь, я сделаю все, что от меня зависит.

Гарри, постучавшись, вошел в кабинет и поцеловал меня в щеку. С утра это был уже второй его поцелуй, но сейчас он давал мне понять, что тот первый, приветственный, поцелуй за завтраком был на публике – брат целовал сестру. А этот – который, по-моему, отнюдь не был более пылким, – наш личный поцелуй, поцелуй давнишних, хорошо знающих друг друга любовников.

– Садись, – сказала я, и Гарри подтащил к столу стул, а я продолжила деловым тоном: – Я намерена сегодня же написать нашим лондонским юристам по поводу изменения права наследования, и как только мы узнаем, какая сумма для этого потребуется, нам будет легче оценить собственные доходы и возможности. – Гарри одобрительно закивал, а я, помолчав, прибавила: – Но мне кажется, нам пока не следует никому рассказывать об этих планах; мы ведь и сами еще не решили, как нам действовать дальше. Я, во всяком случае, пока что ничего рассказывать Джону не собираюсь, и, по-моему, будет лучше, если и ты ничего Селии не скажешь.

– Да? – удивился Гарри. – А почему?

– Ах, Гарри, – сказала я, – как плохо ты знаешь женщин! Если Селия узнает, что ты собираешься сделать Джулию наследницей, она сразу догадается, что ты считаешь, будто она не способна родить тебе сына. Боюсь, это разобьет ей сердце. Но что еще хуже – она сразу поймет, что это я выдала тебе ее печальную тайну. Она будет чувствовать себя преданной, а я – предательницей. Так что лучше ей ничего не знать о наших планах, пока мы не решим наверняка, что в состоянии выкупить права на наследование, пока эти права на самом деле не будут выкуплены и пока все бумаги не будут подписаны в пользу совместного владения поместьем Ричардом и Джулией. Иначе Селия воспримет наши действия как тяжкий упрек в том, чего она изменить не в силах.

– Да, правда, мне бы совсем не хотелось ее огорчать, – сказал Гарри, и тон его сразу стал нежным, как и всегда, стоило ему вспомнить о своей хорошенькой жене. – Но ведь Селия все равно все поймет, если я подпишу этот договор о совместном владении.

– Если дело уже будет сделано, ее будет утешать понимание того, что будущее Джулии полностью обеспечено, что ее дочь будет хозяйкой Широкого Дола. Я думаю, она даже обрадуется тому, что Джулия и Ричард станут сонаследниками.

Гарри кивнул, встал из-за стола и выглянул в окно. Услышав скрип шагов по гравию, я тоже встала с ним рядом и увидела своего мужа, который с понурым видом брел по дорожке к розарию. Было совершенно очевидно, что оставленная мною бутылка уже наполовину пуста – Джон чувствовал, что должен выпить стаканчик-другой, чтобы помочь себе пережить очередной надвигающийся на него мрачный день. День, лишенный смеха, радости и любви, день в доме, где мерзко воняет грехом. Увы, мой блестящий муж давно утратил и легкость своей походки, и свою горделивую осанку – все то, что делало его таким привлекательным и ловким ухажером, таким легким и умелым танцором, таким чудесным любовником. Я отняла у него все его добродетели и всю его силу, полностью лишив его власти надо мной. И если бы я знала, как мне действовать дальше, я отняла бы у него и нечто большее.