Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

Неудивительно, что большие фигуры движения, «генералы» с изрядной долей презрения относились к массовке и без зазрения совести жертвовали солдатами в «борьбе с режимом» и в играх с КГБ. Достаточно почитать мемуары или особенно поражающий своей откровенностью и цинизмом опус Солженицына «Бодался телёнок с дубом».

На диссиде и отчасти на шестидесятничестве лежит двойная «каинова печать» российской интеллигенции, по крайней мере, значительной её части – печать, которую унаследовала от неё её отрицательница и могильщица советская интеллигенция (нет чтобы что-то хорошее взять).

Во-первых, это нерасположенность к содержательному, профессиональному («полезно-профессиональному», как говорили в дореволюционной России)делу и стремление подменить его ненапрягающей, но выглядящей общественно престижной, значимой и позволяющей надувать в экстазе самоуважения щёки деятельностью, желательно хорошо оплачиваемой. Отсюда разница между основной массой российской и советской интеллигенцией, с одной стороны, и профессионалами (в том числе профессиональными интеллектуалами), с другой.

«Средний массовый интеллигент в России, – писал в начале XX в. А.В. Изгоев, – большей частью не любит своего дела и не знает его. Он – плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч. и проч. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется своей профессией, всецело отдастся ей – его ждут самые жестокие сарказмы со стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих бездельников». Меняем «революционера» и «фразерствующего бездельника» на «диссидента» и получаем аналогичную картину. Тот же Изгоев подчёркивал резко негативное отношение «среднемассового интеллигента» к профессионалам своего дела. Прошло почти сто лет, и в конце XX в. ничего в этом плане не изменилось.

Д. Галковский: «Интеллигенты, сознавая свою второстепенность (в советской системе эта социальная второстепенность интеллигенции фиксировалась в её определении как «прослойки» между классами и графой в анкетах «из служащих» – А.Ф.), подсознательно завидовали людям, имеющим, по их мнению, серьёзную профессию».

А. Гера (о советской и постсоветской интеллигенции): «А что такое интеллигенция? Сборище недоучек, отовсюду понемногу знаний, в целом каша, которую скармливают дурачкам»; «так называемая русская интеллигенция, неспособная себя прокормить из-за низкого уровня знаний, неудачники и авантюристы, не смогшие выпестовать собственное дело». Аналогичные мысли высказывали А.А. Зиновьев, Л.Н. Гумилёв и др., от них линия прочерчивается к тому, что сказал о диссидентах В. Войнович, и круг замыкается.

Во-вторых, это отношение интеллигенции к русской традиции, «к родному пепелищу». Как писал В.В. Розанов в 1908 г., т. е. после революции 1905–1907 гг., «если бы своевременно статьи Аксакова, Хомякова, Данилевского, Кон. Леонтьева, Страхова, Рачинского читались с тем вниманием, с тем распространением или просто спокойствием, с каким читались статьи Михайловского, Лесевича, Добролюбова, Писарева и всех больших и малых русских «социологов», – судьба русского общества была бы совсем другая. Бесспорно, мы не имели бы студенческих обструкций и всей великой смуты университетов. Мы имели бы парламент и конституцию, а не «говорильню» и опять же смуту, контрабандно прячущуюся под флагом «конституционализма». Мы не слышали бы и Россия не читала печальных речей Рамишвили и Зурабянца, и Г. Милюков не ездил бы на гастроли в Америку показывать свои усы, свою шевелюру и весьма посредственное красноречие. Всей этой галиматьи не было бы, будь мы национально здоровы; и мы были бы национально здоровы, если бы вот уже полвека не образовалось в нашей печати заговора молчания против русского направления мысли, против русского духа речи. Молчания – или мелкого издевательства, попросту зубоскальства, украшающего улицу и представляющего весьма печальное зрелище в литературе. Вокруг русского и славянофильского направления у нас всегда стоял балаган».

Иными словами, речь идёт о нигилистическом, антигосударственническом «вкусе» значительной части российской интеллигенции, включая и русский её сегмент, её (и его) по сути пренебрежительное отношение к русской национальной специфике и её (его), как следствие, национальное нездоровье. Не напоминает ли это отношение взгляды Яковлева, выраженные в статье «Против антиисторизма»?

Речь не о том, что среди диссидентов вообще не было достойных и бескорыстных людей, – были. Речь о другом – о диссиде как социальном явлении, как о форме, живущей по социальным законам советского общества (пусть и со знаком минус) и воплощаемой определённым человеческим материалом и тупиком. Ну и, наконец, одно из главных проявлений социального ума – это не играть в чужие игры, причём не только потому, что в них нельзя выиграть, а потому как – недостойно, унизительно и неэстетично. Диссидентское движение было средством и полем игры спецслужб – западных и наших со всеми вытекающими социально-антропологическими, психологическими и структурными («полицейско-провокаторская субкультура») последствиями.

Несмотря на шумную активность, крикливость, постоянные обращения к Западу, который реально поддерживал и финансировал диссидентское движение в СССР, в основном и целом отношение властей, КГБ к диссиде было более мягким, чем к русским патриотам, хотя они никогда не апеллировали к Западу, не получали от него помощи, а в идейном и ценностном плане выступали оппонентами как Запада, так и прозападной диссиды. И тем не менее КГБ, упорно вешавший на патриотов ярлык «русских националистов», давил их жёстче, чем либеральную диссиду.

Как говорил Андропов, «главная забота для нас – русский национализм, а диссиденты – потом, мы их возьмём за одну ночь».

Некоторые склонны объяснять резко неприязненное отношение Андропова к «русистам» (его термин) его еврейским происхождением. Однако ситуация сложнее: подробнее об отношении власти у нас, будь то Россия или СССР, будет сказано ниже.

Представители патриотического направления в инакомыслии издавали журнал «Вече» (Б.Н. Осипов, Д.С. Дудко, И.В. Овчинников; 1971), «Московский сборник» (Л.И. Бородин, 1974). Событием стал выход статей И.Р. Шафаревича в сборнике «Из-под глыб» (1974), позднее – книг «Социализм как явление мировой истории» (1977) и «Русофобия» (1980). Патриоты активно критиковали сионизм, с которым была так или иначе связана часть диссидентов (линия «Израиль – Моссад») и часть «статусных либералов» шестидесятнического или околошестидесятни-ческого толка. Критике сионизма были посвящены работы «Осторожно, сионизм» Ю.С. Иванова (1969), «Ползучая контрреволюция» В.Я. Бегуна (1974), «Де-сионизация» В.Н. Емельянова (1979) и др.

Несмотря на слабость национально-патриотического движения (из-за его разделённости на «красных» и «белых», православных и неоязычников, монархистов и коммунистов/сталинистов), власти вели с ним непримиримую борьбу: как правило, «срока» «русистов» были намного более длительными, чем у представителей диссиды. Ситуация практически не изменилась даже тогда, когда после призыва Голды Меир в 1970 г. к тотальному походу всех евреев против СССР активизировалась деятельность сионистских организаций – «русистам» как доставалось, так и продолжало доставаться. И ещё на одну вещь обратили внимание современники: странная череда смертей видных «русистов», пользуясь словечком Андропова: глава Союза писателей РСФСР Л. Соболев (1971), И. Ефремов (1972), Вс. Кочетов (1973), В. Шукшин (1974), художник К. Васильев (1976). Возможно, эта череда – совпадение. А может,