Том 6. Художественная проза - Александр Сергеевич Пушкин

Лицемеры! Так ли исполняете долг христианства? Христиане ли вы? С сокрушением раскаяния должны вы потупить голову и безмолвствовать… Кто из вас, муж веры и смирения, уподобился святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, без обуви, в рубищах, часто без крова, без пищи, но оживленным теплым усердием и смиренномудрием? Какая награда их ожидает? Обращение престарелого рыбака или странствующего семейства диких, нужда, голод, иногда мученическая смерть. Мы умеем спокойно блистать велеречием, упиваться похвалами слушателей. Мы читаем книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные.

Предвижу улыбку на многих устах. Многие, сближая мои калмыцкие нежности с черкесским негодованием, подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадется.

В черновом тексте строфа «Постимся мы…» читается:

Постимся мы: струею трезвой

Одни фонтаны нас поят;

Толпой неистовой и резвой

Джигиты наши в бой летят.

Мы к женам как орлы ревнивы,

Харемы наши молчаливы

Непроницаемы стоят.

Далее в рукописи зачеркнуто четверостишие:

В нас ум владеет плотью дикой,

А покорен Корану ум,

И потому пророк великой

Хранит как око свой Арзрум.

Затем следуют стихи, также не вошедшие в окончательную редакцию:

Алла велик!

К нам из Стамбула

Пришел гонимый янычар.

Тогда нас буря долу гнула,

И пал неслыханный удар.

От Рущука до старой Смирны,

От Трапезунда до Тульчи,

Скликая псов на праздник жирный,

Толпой ходили палачи:

Треща в объятиях пожаров,

Валились домы янычаров,

Окровавленные зубцы

Везде торчали, угли тлели,

На кольях скорчась мертвецы

Окоченелые чернели.

Алла велик. Тогда султан

Был духом гнева обуян.

Отрывок из путевых записок, не вошедший в «Путешествие в Арзрум»:

Мы ехали из Арзрума в Тифлис. Тридцать человек линейских казаков нас конвоировали, возвращающихся на свою родину. Перед нами показался лицейский полк, идущий им на смену. Казаки узнали своих земляков и поскакали к ним навстречу, приветствуя их радостными выстрелами из ружей и пистолетов. Обе толпы съехались и обнялись на конях при свисте пуль и в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами.

– Какие вести? – спросил я у прискакавшего ко мне урядника, – всё ли дома благополучно?

– Слава богу, – отвечал он, – старики мои живы; жена здорова.

– А давно ли ты с ними расстался?

– Да вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год…

– А скажи, – прервал его молодой артиллерийский офицер, – не родила ли у тебя жена во время отсутствия?

– Ребята говорят, что нет, – отвечал веселый урядник.

– А не б-ла ли без тебя?

– Помаленьку, слышно, б-ла.

– Что ж, побьешь ты ее за это?

– А зачем ее бить? Разве я безгрешен?

– Справедливо; а у тебя, брат, – спросил я другого казака, – так ли честна хозяйка, как у урядника?

– Моя родила, – отвечал он, стараясь скрыть свою досаду.

– А кого бог дал?

– Сына.

– Что ж, брат, побьешь ее?

– Да посмотрю; коли на зиму сена припасла, так и прощу, коли нет, так побью.

– И дело, – подхватил товарищ, – побьешь, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч, случился с ним тот же грех, как и с тобой, поколотил он хозяйку, так что она после того тридцать лет жила калекой. С сыном его случись та же беда, и тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: «Слушай, Иван, оставь ее, посмотри-ка на мать, и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад». Так и ты, – продолжал урядник, – жену-то прости, а выб-ка посылай чаще по дождю.

– Ладно, ладно, посмотрим, – отвечал казак.

– А в самом деле, – спросил я, – что ты сделаешь с выб-ком?

– Да что с ним делать? Корми да отвечай за него, как за родного.

– Сердит, – шепнул мне урядник, – теперь жена не смей и показаться ему: прибьет до смерти.

Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов.

– Каких лет у вас женят? – спросил я.

– Да лет четырнадцати, – отвечал урядник.

– Слишком рано, муж не сладит с женою.

– Свекор, если добр, так поможет. Вот у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука.

Комментарии

Арап Петра Великого*

Настоящий исторический роман Пушкина в рукописи не имеет названия. Печатая отрывки, Пушкин озаглавливал их: «Главы из исторического романа». Название дано редакторами при первой публикации романа в 1837 г., после смерти Пушкина.

Время работы над романом определяется датой перед первой главой романа – 31 июля 1827 г. (в с. Михайловском) и среди набросков третьей главы – 10 августа. Некоторые сведения о замысле дает запись в дневнике А. Вульфа от 16 сентября 1827 г.:

«Показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет – как Пушкин говорит – неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за то посажена в монастырь. Вот историческая основа этого сочинения».

При жизни Пушкина было напечатано два отрывка из романа. Один под названием «IV глава из исторического романа» в альманахе «Северные цветы» на 1829 год (вышел в свет в последних числах декабря 1828 г.) от слов «День был праздничный» до «не поблагодарив хозяина за хлеб-соль». Другой отрывок – из главы III от слов «В большой комнате» до конца главы – появился в «Литературной газете» 1830, № 13, 1 марта, под названием «Ассамблея при Петре I-м» (со сноской: «См. Голикова и Русскую старину»). Оба отрывка вместе напечатаны в книге «Повести, изданные Александром Пушкиным» 1834, под общим названием: «Две главы из исторического романа», причем второй отрывок (из главы IV) озаглавлен: «Обед у русского боярина». Полостью роман по беловой рукописи был напечатан в журнале «Современник», том VI, 1837 г.

Эпиграфы не вписаны Пушкиным на свои места, а все выписаны на начальном листке рукописи без указания, к какой главе каждый эпиграф относится. Среди выписанных эпиграфов имеется еще один – из поэмы Баратынского