Ученик философа - Айрис Мердок

— Садитесь, пожалуйста, — сказала Перл. Она устало села в бамбуковое кресло. Мужчины остались стоять.

— Простите, что я так вломился, — произнес Том. А затем: — Так Джон Роберт забрал Хэтти?

— Да. Вчера вечером. Он пришел часов в десять, был скандал.

— Скандал?

— Он злился на нас, в основном на меня, из-за этой истории в прошлую субботу и статьи в «Газетт».

— Но вы же его видели между субботой и вчерашним днем?

— Нет. Мы ждали его каждый день. Он пришел только вчера.

— Моя аудиенция состоялась в среду, — сказал Том.

— И как? — спросил Эмма.

— Он послал меня к черту. Запретил мне приближаться к Хэтти. Он почему-то решил, что я сговорился с Джорджем.

— Он и про меня думал, что я сговорилась с Джорджем, — отозвалась Перл.

— Он сумасшедший, только о Джордже и думает.

— Он выгнал Перл, — добавил Эмма.

— Вы хотите сказать, что он вас уволил?

— Да, все кончено. Он вбил себе в голову, что я испорченная личность и могу плохо повлиять на Хэтти. Вызвал такси, забрал ее и сказал, что они немедленно возвращаются в Америку.

— Не может это так кончиться, — сказал Том.

— Я ей то же самое сказал, — ответил Эмма.

Перл очень устало произнесла:

— Я думала, Хэтти сегодня вернется. Вчера ночью она была страшно расстроена, он ее вроде как запугал. Но я думала, сегодня утром она первым делом прибежит обратно. И ждала. Но она не пришла. Это значит, что он либо увез ее в Лондон или прямо в аэропорт, либо настроил против меня, убедил, что я… не знаю… падшая интриганка.

— Не может быть, — сказал Том, — она ничему такому не поверит. Должно быть, они уехали. Она… она напишет, она вернется…

— Слишком поздно, — отозвалась Перл. — Он сказал, настало время перемен, и это правда. Все должно измениться. Хэтти должна измениться… и уехать… совсем. И конечно… теперь-то… он не потерпит, чтоб я была рядом с ней.

— Почему? — спросил Эмма.

— Потому что… потому что… как бы там ни было, они сейчас, наверное, уже в Америке. Она уехала.

Воцарилась минутная пауза. Перл сказала:

— Я так устала, я всю прошлую ночь не спала, извините меня.

Она встала и, сутулясь, вышла из комнаты.

— Черт, черт, — воскликнул Том. Затем спросил: — Ты здесь останешься на ночь?

— Да, если она разрешит.

— Ну… тогда я пошел… Я оставлю на Траванкор-авеню дверь открытой на всякий случай… Я завтра возвращаюсь в Лондон… наверное. А ты?

— Не знаю.

Том вышел в прихожую.

— Черт, мой пиджак так и не высох.

Он натянул пиджак, потом плащ. Сбросил шлепанцы и надел ботинки.

— Забавно, я совершенно машинально надел шлепанцы. Наверно, этого уже давно никто не делает.

Он взял зонтик Грега.

— Смотри-ка, в подставке мой зонтик, наверно, я его забыл… в тот раз…

Он сунул оба зонтика под мышку.

Эмма стоял в дверях гостиной. Он спросил:

— Дождь еще идет?

— Кажется, перестал. Ну что ж, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Том открыл входную дверь. Он спросил:

— Не проводишь меня до задней калитки?

Они молча прошли по мокрой траве, по мягкой, поросшей мхом тропинке, под мокрыми листьями деревьев, с которых все еще капало. Том открыл калитку.

— Эмма.

— Да, да, да.

— Все в порядке?

— Да. Спокойной ночи.

Вернувшись в Слиппер-хаус, Эмма увидел, что Перл сидит на ступеньках лестницы.

— Перл, пойдем наверх.

— Мне и тут хорошо.

Эмма сел на ступеньку ниже. Поцеловал Перл в коленку — сбоку, через платье.

— Может быть, сидеть на лестнице — это как раз для нас.

— Мне, во всяком случае, подходит.

— Странная ты девушка.

— Да можно сказать, вообще не девушка.

Их неожиданная близость случилась потому, что оба были в отчаянии. Два отчаяния, встретившись, вылились в необычное безрассудство. Перл весь день ждала Хэтти, сначала с уверенностью, потом в усиливающейся тоске и сомнениях. Она пыталась занять себя, пакуя одежду Хэтти, но все время прерывалась, чтобы выглянуть из окна — не бежит ли по дорожке Хэтти с развевающимися волосами. Перл видела, как та уезжала: беспомощная, плачущая, неспособная противостоять напору Джона Роберта. Перл думала (и была права), что утром Хэтти станет прежней, вернет себе боевой задор, наберется холодной яростной решимости, которую редко демонстрировала, но о существовании которой Перл знала. Она не думала, что Розанов посадит Хэтти под замок. Каковы бы ни были намерения философа, он вряд ли мог помешать Хэтти вернуться, по крайней мере на следующий день. В этом Перл была уверена, и она не думала, что Джон Роберт среди ночи отправится в Лондон или в аэропорт. Что до всего остального, то Перл изо всех сил старалась не быть страшно несчастной. Она поняла, что сделала роковую ошибку, даже две: сказала Джону Роберту, что любит его, и дала ему понять, что догадалась о его чувствах к Хэтти, и выпалила эти две ужасные истины так грубо, неделикатно, безобразно. (На самом деле несдержанность Перл повлияла на ее жизнь и жизни других людей еще сильнее, чем она думала: ведь шок оттого, что она знает нечто запретное, дал Джону Роберту дополнительный, может быть — решающий повод признаться Хэтти в любви.) Перл хорошо знала философа, его тщеславие, чувство собственного достоинства, чопорность, скрытность. Все эти чувства она умудрилась оскорбить, и ей не могло быть прощения. В минуты надежды (в первой половине дня) она думала, что, может быть, ее потерпят ради Хэтти. В менее оптимистичные моменты она получала скудное утешение от того факта, что Джон Роберт в любом случае, и без ее глупых слов, уже решил или постарался себя убедить, что Перл «растленна», «неподходящий человек» и тому подобное. Он решил избавиться от меня, думала Перл, и любые проявления верности со стороны Хэтти по отношению ко мне только усилят его решимость. Он вдруг решил, что я стою у него на пути. На пути к чему? Тут Перл запретила себе думать дальше, поскольку конечная цель этого пути, которая должна была выясниться со временем, явно не включала саму Перл.

Дальше, по мере того как тянулся день и Хэтти не появлялась, Перл начала воображать, как было сломлено сопротивление Хэтти, как, может быть, отравлены ее мысли. Возможно ли, что философ промыл Хэтти мозги, заставил ее поверить, что Перл действительно выдала планы Розанова, вступила в заговор с Джорджем Маккефри, обманывала Хэтти и вообще была совершенно не тем человеком, которым казалась? Возможно ли настолько полно переубедить человека? Могли Джон Роберт уговорить Хэтти, что пора оставить детскую привязанность к старой няньке? Хэтти никогда не противилась воле Розанова. Она уехала с ним вчера ночью, это факт. И разве не правда, что образ мятежной Хэтти, заступающейся за Перл, вымышлен и Перл просто выдает желаемое за действительное? Когда Перл думала о своей верности, о том, как отдавала себя, свою жизнь этим двоим, в ней поднимался гнев на Розанова. Это немного притупляло ужасную боль, но она все равно не утихала. Любовь к чудовищу бушевала в сердце Перл, и чем больше она перечисляла его грехи, тем больше любила его; любила заботливо, нежно, прощая все самозабвенно, страстно, словно сама сотворила или родила его. Она тайно, ревниво хранила его в сердце с такой страстной силой, что по временам ей трудно было воспринимать его как отдельного человека со своими заботами, человека, который не знал о ее чувствах и не интересовался ими. Желание высказать любовь — естественная составляющая самой любви; любовь чувствует, что она — благословение, благо, подарок, требующий вручения. Конечно, желание открыться Розанову, всегда обитавшее в сердце Перл, усилилось, а после потрясения, когда он ополчился на нее, стало непреодолимым — желание соединить при помощи магии страсти хранящийся в сердце образ любимого и жуткую, независимую, реальную реальность. Это была одна причина ее страдания. Вторая, и, возможно, худшая, была ее любовь к Хэтти, не мрачное тайное поклонение в уме, но настоящая связь, любовь как хлеб насущный, настоящая, повседневная семейная жизнь, какой Перл не знала раньше: полное переплетение двух жизней, связь, разорвать которую немыслимо, невозможно. И это она почти проклинала, пока тянулся тот невыносимый день. Как она могла настолько слепо привязаться к тому, что могла так внезапно и бесповоротно потерять?