4321 - Пол Остер

В третьей части он сворачивает влево. Стоит роскошный день в конце весны, и поля по обеим сторонам от него все в диких цветах, в хрустальном воздухе поет две сотни птиц, и, размышляя о том, как по-разному жизнь бывала с ним и добра, и жестока, он приходит к осознанию, что большинство его незадач вызваны им же самим, что именно он ответствен за то, что сделал свою жизнь такой тусклой и неинтересной, и если он намерен жить ее сполна, ему следует больше времени проводить с другими людьми и перестать так часто ходить на одинокие прогулки.

Почему вы даете своим персонажам такие причудливые имена? – спросил Нэгл.

Не знаю, ответил Фергусон. Вероятно, потому, что такие имена сообщают читателю, что перед ним – персонажи рассказа, а не люди из реального мира. Мне нравятся такие истории, которые признают, что они истории, и не притворяются правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет мне бог.

Грегор. Отсылка к Кафке, я полагаю.

Или Грегору Менделю.

Краткая улыбка порхнула по длинной, печальной физиономии. Нэгл сказал: Но вы читали Кафку, не так ли?

«Процесс», «Превращение» и десять-двенадцать других рассказов. Я пытаюсь впитывать его медленно, потому что мне он очень нравится. Если б я сел и проглотил всего Кафку целиком, то, что еще у него не читал, у меня б больше не было нового Кафки и нечего было бы ждать, и мне было бы грустно.

Ко́пите удовольствия.

Именно. Вам выдали всего одну бутылку, и если вы ее выпьете сразу, у вас не останется возможности вновь отпить из нее.

В своем заявлении вы написали, что хотите стать писателем. Что вы думаете о тех произведениях, которые пока написали?

Бо́льшая часть – плохо, отвратительно плохо. Кое-что чуть получше, но это не значит, что там все хорошо.

А каково ваше мнение о тех двух рассказах, что вы прислали нам?

Так себе.

Зачем же тогда вы их прислали?

Потому что они самые недавние, а еще потому, что самые длинные из всего, что я пока написал.

Не задумываясь, назовите мне имена пятерых писателей, кого не зовут Кафка, кто оказал на вас наибольшее воздействие.

Достоевский. Торо. Свифт. Клейст. Бабель.

Клейст. Не многие старшеклассники его читают в наши дни.

Сестра моей матери замужем за человеком, который написал биографию Клейста. Он и дал мне его рассказы почитать.

Дональд Маркс.

Вы его знаете.

Я знаю о нем.

Пять – это слишком мало. У меня такое чувство, что самые важные имена я упустил.

Я в этом уверен. К примеру, Диккенс, верно? И По, определенно По, а еще, быть может, Гоголь, не говоря уже о модернистах. Джойс, Фолкнер, Пруст. Вероятно, вы их всех читали.

Пруста – нет. Остальных – да, но до «Улисса» еще не добрался. Собираюсь читать его этим летом.

А Беккета?

«В ожидании Годо», но пока больше ничего.

А Борхеса?

Ни слова.

Сколько прекрасного вас ожидает, Фергусон.

Пока что я едва добрался до начала. Помимо нескольких пьес у Шекспира, я до сих пор еще не читал ничего до восемнадцатого века.

Вы упомянули Свифта. А как насчет Фильдинга, Стерна, Остен?

Нет, пока что нет.

И что же вас так привлекает в Клейсте?

Скорость его фраз, поступательный напор. Он рассказывает и рассказывает, но почти ничего не показывает, а все говорят, что так нельзя, но мне нравится, как его истории рвутся вперед. Все это весьма причудливо, но в то же время такое ощущение, будто читаешь волшебную сказку.

Вам известно, как он умер, верно?

Застрелился в рот, когда ему исполнилось тридцать четыре. После того как убил свою подругу, договорившись с ней о двойном самоубийстве.

Скажите мне, Фергусон, что произойдет, если вас примут в Принстон, но не дадут стипендию? Вы все равно сюда поступите?

Все зависит от того, что мне ответят в Колумбии.

Это был ваш первый выбор.

Да.

Могу спросить, почему?

Потому что это в Нью-Йорке.

А, ну конечно. Но вы поступите к нам, если мы дадим вам стипендию.

Абсолютно. Все упирается в деньги, понимаете, и если я даже поступлю в Колумбию, не уверен, что моей семьей будет по карману меня туда отправить.

Ну, я не знаю, что решит комиссия, а просто хочу вам сказать, что мне очень понравилось читать ваши рассказы, и мне кажется, что они намного лучше, чем так себе. Мистер Флют по-прежнему ищет себе другую вторую дорогу, полагаю, а вот «Грегор Фламм» – очень милый сюрприз, превосходная работа для человека вашего возраста, и с небольшой правкой в третьей и пятой частях вам, я уверен, удастся где-нибудь его опубликовать. Но не стоит. Вот это я вам и хотел сказать, мой вам совет. Погодите печататься пока, не спешите с этим, продолжайте работать, продолжайте расти, и уже совсем скоро вы будете готовы.

Спасибо. Нет, не спасибо – но да, в смысле да, вы правы, пусть даже, возможно, и ошибаетесь насчет того, что это не так себе, то есть, но это для меня столько значит… Господи, я уже совсем не понимаю, что несу.

Ничего не говорите, Фергусон. Просто встаньте с этого стула, пожмите мне руку и поезжайте домой. Познакомиться с вами было для меня честью.

Последовали полтора месяца неопределенности. Весь март и половину апреля слова Роберта Нэгла пылали у Фергусона в мозгу, превосходная работа и познакомиться было честью грели его в промозглые дни окончания зимы и ранней весны, поскольку он осознавал, что Нэгл – первый чужой человек, первая невовлеченная личность, первый совершенно безразличный посторонний, кто вообще когда-либо прочел его произведение, и теперь, раз лучший литературный ум во всем Принстоне рассудил, что его работы достойны, молодого автора так и подмывало забросить школу и по десять часов в день просиживать у себя в комнате с новой работой, что уже зрела у него в голове, многочастный эпос под названием «Путешествия Муллигана», который, как он был уверен, станет лучшей из всех его работ, наконец-то огромным скачком вперед.

Однажды утром посреди долгого периода ожидания, когда Фергусон сидел на кухне, мрачно размышляя о львах и тиграх, а также о шансах в итоге оказаться муравьем на громадной муравьиной фабрике, известной под названием Ратгерс, расположенной в известной на весь мир метрополии Нью-Брунсвика, туда вошла его мать со «Стар-Леджером» за тот день, шлепнула газету на столик перед ним и сказала: Ты погляди-ка вот на это, Арчи. Фергусон поглядел, и то, что он увидел, оказалось настолько неожиданным, до того за пределами всего, что мнилось возможным, до того вопиюще неправильным и нелепым, что ему пришлось поглядеть на это еще три раза, прежде чем он сумел впитать известие. Его отец женился повторно. Пророк прибылей сочетался браком с сорокаоднолетней Этель Блюменталь, вдовой покойного Эдгара Блюменталя и матерью двоих детей, шестнадцатилетнего Аллена и двенадцатилетней Стефании, и пока Фергусон смотрел на снимок своего улыбающегося отца и отнюдь не невзрачной второй миссис Фергусон, он заметил, что та имеет некоторое сходство с его матерью, особенно ростом, силуэтом и темнотой волос, как будто отец пошел искать новую версию первоначальной модели, только замена оказалась лишь вполовину симпатичной, и взгляд у нее был настороженный, что-то в нем отчужденное и, быть может, холодноватое, а вот у матери Фергусона глаза были укромной гаванью для всех, кто к ней приближался.