4321 - Пол Остер

Занимательно было отметить свой восемнадцатый день рождения: снова вырядиться в пиджак и галстук и поехать в Принстон на беседу один на один с Робертом Нэглом, преподавателем классики, публиковавшим свои переводы пьес Софокла и Еврипида, а также полноценную книгу-монографию о досократиках, с человеком чуть за сорок, с длинным печальным лицом и бдительным, серьезным взглядом, с лучшим литературным умом всего Принстона, по словам Фергусонова учителя английского в старших классах мистера Макдональда, который сам учился в Принстоне и очень болел за то, чтобы стипендия Фергусону досталась. Нэгл был не из тех людей, кто расходует порох на болтовню о незначимых вещах. Первое собеседование полнилось вопросами об академических достижениях Фергусона (хороши, но не блистательны), его работе грузчиком на перевозке мебели летом, почему он перестал заниматься состязательным спортом, о его чувствах по поводу развода родителей и повторного замужества матери, а также о том, чего он рассчитывал добиться, обучаясь в Принстоне, а не где-либо еще, а вот Нэгл все эти темы совершенно проигнорировал и, казалось, заинтересовался лишь двумя рассказами, что Фергусон приложил к пакету документов, да тем, каких писателей Фергусон читал, кого не читал и кто ему нравится больше прочих.

Первый рассказ – «Одиннадцать мгновений из жизни Грегора Фламма» – самое длинное произведение, какое Фергусон написал за три последних года, двадцать четыре отпечатанных страницы, сочиненные между началом сентября и серединой ноября, два с половиной месяца упорного труда, на которые он отложил в сторону свои тетради и вспомогательные проекты, чтобы сосредоточиться на той задаче, какую себе поставил, а именно – рассказать историю чьей-нибудь жизни, не излагая ее как историю непрерывную, а просто перескакивая в различные, не связанные друг с другом моменты, чтобы присмотреться к какому-то действию, мысли или порыву, а затем перепрыгнуть к следующему, и, несмотря на провалы и молчания, оставленные между этими обособленными частями, Фергусон воображал, что читатель сошьет их вместе у себя в уме так, чтобы накопившиеся сцены сложились в нечто, напоминающее историю, или нечто большее, чем просто история, – в длинный роман в миниатюре. Шестилетний в первом эпизоде, Грегор смотрится в зеркало, разглядывая собственное лицо, и приходит к выводу, что он не сумеет узнать себя, если увидит, как сам идет по улице, затем семилетний Грегор – на «Стадионе Янки» со своим дедушкой, стоит вместе со всей толпой, аплодирует двойному Ханка Бауэра и чувствует, как ему на голое правое предплечье приземляется что-то влажное и скользкое: харчок человечьей слюны, толстая плюха мокроты, которая заставляет его подумать о сырой устрице, ползущей у него по руке, несомненно, это плюнул кто-то из сидевших на верхних ярусах трибун, и помимо отвращения, охватившего Грегора, когда он стирал плевок носовым платком, а потом выкидывал этот платок, есть еще и загадка – попытаться понять, плюнул ли тот человек в него намеренно или же нет, метил ли он в руку Грегора и попал в цель или же слюну туда, куда она попала, принес случай, это важное различие для Грегора, поскольку намеренное попадание постулировало бы собою такой мир, в котором правящие силы – подлость и зло, такой мир, где незримые люди нападают на маленьких мальчиков безо всякой причины, лишь бы получить удовольствие от вреда другим, в то время как попадание случайное утверждало бы мир, где происходят всякие неудачи, но винить в них некого, а дальше были двенадцатилетний Грегор, обнаруживший, что у него на теле выросли волосы в паху, четырнадцатилетний Грегор, прямо на глазах у которого замертво падает его лучший друг, убитый чем-то под названием «аневризма сосудов головного мозга», шестнадцатилетний Грегор, лежащий голым в постели с девочкой, которая помогла ему расстаться с девственностью, а затем, в финальном эпизоде, семнадцатилетний Грегор сидит один на вершине холма, рассматривает облака, проплывающие над головой, и спрашивает себя, настоящий ли этот мир или же всего лишь проекция его собственного ума, и если мир – настоящий, как же ум его тогда способен его охватить? Рассказ завершается так: И потом он спускается с горки, думая о том, что у него болит живот, и если пообедать, лучше ему станет или хуже. Час дня. С севера дует ветер, а воробья, сидевшего на телефонном проводе, больше нет.

Другой рассказ, «Направо, налево или прямо?», был написан в декабре и состоял из трех различных эпизодов, каждый длиной страниц в семь. Человек по имени Ласло Флют прогуливается где-то в сельской местности. Он выходит к перекрестку и должен выбрать одну возможность из трех, куда ему пойти дальше: налево, направо или прямо. В первой главе он идет дальше прямо и влипает в неприятности: на него нападает пара громил. Избитый и ограбленный, брошенный умирать на обочине дороги, он постепенно приходит в себя, подымается на ноги и ковыляет еще милю или около того, пока не добирается до дома, стучится в дверь, и внутрь его впускает старик, который ни с того ни с сего извиняется перед Флютом и просит у него прощения. Он подводит Флюта к кухонной раковине и помогает ему смыть с лица кровь, не умолкая насчет того, как ему жаль и какую ужасную вещь он совершил, но иногда, говорит он, воображение сбегает от меня, и я просто ничего не могу с собой поделать. Он заводит Флюта в другую комнату, маленький кабинет в глубине дома, и показывает на стопку исписанной бумаги на столе. Поглядите, если хотите, говорит он, когда наш избитый герой берет рукопись – видит, что это описание того, что с ним только что произошло. Такие злобные мерзавцы, говорит старик, даже не знаю, откуда они взялись.

Во второй части Флют сворачивает вправо, а не идет прямо. Он не помнит о том, что с ним было в первой главе, и поскольку новый эпизод начинается с чистого листа, свежее начало, похоже, обещает надежду, что на сей раз с ним случится что-нибудь менее ужасное, и впрямь – пройдя полторы мили по дороге, он набредает на женщину, стоящую у поломавшейся машины, ну или просто похоже, что машина поломалась, иначе зачем ей стоять посреди сельской местности, если машина исправна, но по мере того, как Флют приближается к ней, он видит, что ни одно колесо не спущено, капот не поднят, а радиатор не изрыгает в воздух клубы пара. И все же что-то должно быть не так, не одно, так другое, и пока неженатый Флют подходит к женщине поближе – видит, что она исключительно хороша собой, ну или, по крайней мере на его взгляд, привлекательна, а потому он хватается за возможность ей пособить, не только потому, что хочет ей помочь, а поскольку ему выпал такой случай и он хочет им воспользоваться по максимуму. Когда он спрашивает у женщины, в чем беда, та отвечает, что ей кажется – аккумулятор сел. Флют открывает капот и видит, что там один контакт отошел, поэтому он подсоединяет его обратно и говорит женщине, чтобы опять села в машину и попробовала, что она и делает, и когда машина заводится с первым поворотом ключа, красивая женщина широко улыбается Флюту, посылает ему воздушный поцелуй и тут же уезжает прочь, так быстро, что он даже не успевает записать номер ее машины. Ни имени, ни адреса, ни номера – и никак больше не встретиться с этим чарующим призраком, что всего на несколько минут ворвался в его жизнь и умчался из нее. Флют идет дальше, ему противно от собственной недальновидности, он не понимает, почему все возможности у него в жизни всегда, похоже, утекают сквозь пальцы, соблазняя его обещанием чего-то лучшего и все же вечно разочаровывая его в конце. Двумя милями дальше вновь появляются двое громил из первой главы. Они выскакивают из-за живой изгороди и пытаются повалить Флюта наземь, но он на сей раз отбивается – одному засаживает коленом в пах, а другого тычет в глаз, и ему удается сбежать от них, он мчит по дороге, а солнце меж тем садится, и начинает опускаться ночь, и вот когда ему уже становится трудно различать что-либо вокруг, он выбирается на поворот дороги и снова видит машину этой женщины, та стоит теперь под деревом, но женщины в ней нет, и когда он зовет ее и спрашивает где она, никто ему не отвечает. Флют убегает в ночь.