Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года - Сергей Чупринин

24‐го октября, именно 24‐го, накануне того дня, когда наша печать начала кампанию против Пастернака, Ёлкин330 пришел к Ольге Берггольц в номер гостиницы «Ленинград»331 за обещанной ему статьей к юбилею комсомола. У нее оказался Пастернак и еще группа поэтов. Все, в том числе и особенно Пастернак, были веселы. Ни о чем не подозревали. Ёлкин тоже ни о чем понятия не имел. Он был рад, что увидел Пастернака, долго с ним беседовал и заказал ему стихи к 40-летию ВЛКСМ для «Комсомольской правды». Пастернак обещал (Н. Бялосинская. С. 65)332.

Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. Мне кажется, что честь оказана не только мне, а литературе, к которой я принадлежу, советской литературе. Кое-что для нее, положа руку на сердце, я сделал.

Как ни велики мои размолвки с временем, я не предполагал, что в такую минуту их будут решать топором. Что же, если Вам кажется это справедливым, я готов всё перенести и принять. Но мне не хотелось бы, чтобы эту готовность представляли вызовом и дерзостью. Наоборот, это долг смирения.

Я верю в присутствие высших сил на земле и в жизни, и быть заносчивым и самонадеянным запрещает мне небо (Б. Пастернак. Т. 10. С. 398).

Дорогой Борис Леонидович!

Сегодня мне передали, что английское радио сообщило о присуждении Вам Нобелевской премии. Я тут же послал Вам приветственную телеграмму. Вы, если не ошибаюсь, пятый русский, удостоенный премии: до Вас были Мечников, Павлов, Семенов и Бунин – так что Вы в неплохой, как видите, компании.

Однако ситуация с Вашей книгой сейчас такова, что с Вашей стороны было бы просто вызовом принять эту премию. Я знаю, что мои советы для Вас Nihil, и вообще Вы никогда не прощали мне того, что я на 10 лет моложе Вас, но все же беру на себя смелость сказать Вам, что игнорировать мнение партии, даже если Вы считаете его неправильным, в международных условиях настоящего момента равносильно удару по стране, в которой Вы живете. Прошу Вас верить в мое пусть не очень точное, но хотя бы «точноватое» политическое чутье.

Обнимаю Вас дружески, любящий Вас

Илья Сельвинский (Б. Пастернак: Pro et contra. С. 175).

Присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является «Доктор Живаго», политический акт, направленный против советского государства (цит. по: Е. Пастернак. С. 144).

с чувством гнева и негодования осудили предательское поведение Пастернака, пошедшего на то, чтобы стать орудием международной реакции в ее провокациях, направленных на разжигание холодной войны.

Прежде, – в тот же день записывает в дневник Нина Бялосинская, – Пастернака знала кучка изысканной интеллигенции (главным образом литературная), теперь – весь Союз (Н. Бялосинская. С. 62).

В этот же день, – вспоминает Ольга Ивинская, – собралась «стихийная» демонстрация против Б. Л. Стихия эта готовилась очень тщательно и под большим нажимом руководства литинститута. Директор заявил, что отношение к Пастернаку будет лакмусовой бумажкой для проверки каждого из студентов. Требовалось: пойти на демонстрацию и подписать письмо в «Литературку» против Пастернака.

Заводилами были литераторы В. Фирсов и Н. Сергованцев. Несмотря на все их усилия и угрозы парткома, собралась всего жалкая кучка – несколько десятков человек. Они отправились к Союзу писателей с плакатами. На одном из них была нарисована карикатура на Б. Л., который скрюченными пальцами тянется к мешку с долларами. «Иуда – вон из СССР» – было написано на другом. Плакаты поставили у забора. Вышел Воронков. Ему вручили письмо (опубликованное затем в «Лит. Газете» за 1 ноября под заголовком «Позорный поступок») и сказали, что поедут «продолжать демонстрацию в Переделкино к даче Пастернака».

Воронков сказал, что он ценит их чувства, что соответствующее решение будет в ближайшее время принято, так что им ехать в Переделкино не нужно и демонстрацию можно сворачивать… (О. Ивинская. В плену времени. С. 265–266).