Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Пока Саличетти в открытую вёл себя подобным образом, принимая и осуществляя в приказном порядке все меры по защите города, чтобы воодушевить всех тех, кто оставался верен ему, и вселить страх в тех, кто выступал против него, он в то же время тайно продолжал давать указания о том, что если англичане высадятся на берег Неаполитанского залива, то войскам следует эвакуировать город и обосноваться в фортах до того времени, пока в Неаполь с территории Италии не вернутся достаточные силы, чтобы иметь шанс на успех. В течение трёх дней были собраны значительные силы и все страхи в городе рассеялись.

Саличетти был республиканцем, и он бы поддержал установление этого вида правительства в Италии, если бы была вероятность успеха. Он умер через несколько часов после того, как обедал у своего врага, к которому был приглашён для примирения. Обстоятельства его кончины дали повод для предположения о том, что он был отравлен. Однако об этом факте существовали различные точки зрения; французские врачи настаивали на этом, а итальянские — отрицали. При вскрытии тела следов яда обнаружено не было. Когда Наполеону доложили о смерти Саличетти, то он воскликнул: «Одно его имя представляет для меня ценность, равную армии в сто тысяч солдат».

Вне зависимости от достоверности всего вышерассказанного, которое мне поведал один из тогдашних министров при дворе короля Мюрата, и независимо от того факта, что в настоящее время продолжают существовать письма сэра Хадсона Лоу к Судзарелли, Наполеон, которому я рассказал о некоторых обстоятельствах этой истории, заявил мне, что ему было известно о том, как нас, англичан, предавали наши шпионы в Неаполе. Наполеон добавил, что Киприани, будучи основным агентом, мог бы сообщить мне все подробности.

7 декабря. Сообщил г-ну Бакстеру, что Наполеон, наконец, согласился принимать некоторые лекарства, благодаря которым у него временно улучшилось состояние здоровья. Г-н Бакстер согласился со мной, что было бы правильнее поселить его в каком-нибудь другом зимнем жилище, чем оставлять в безотрадном и подверженном воздействию постоянной непогоды Лонгвуде. Г-н Бакстер сам предложил как наиболее подходящее место для его проживания «Розмари Холл» или дом полковника Смита.

9 декабря. Получил сигнал явиться в «Колониальный дом». Вскоре после моего прибытия сэр Хадсон Лоу с серьёзным видом заявил, что на сей раз он вызвал меня не по вопросу, связанному с медициной, что у него имеются большие основания для того, чтобы осудить моё поведение. После чего он стал меня расспрашивать, не являлся ли я посредником для осуществления контакта между французами Лонгвуда и жителями острова и не вёл ли я переписку с последними ради французов. Я был очень удивлён его расспросами и ответил ему, что мне совершенно непонятно их значение. Он вновь повторил свой вопрос, правда, добавив при этом, что не имеет в виду переписку, содействующую побегу генерала Бонапарта с острова, но подразумевает переписку иного рода. Я ответил, что если моё посещение магазинов и покупка отдельных вещей для графинь Бертран и Монтолон или для кого-нибудь ещё в Лонгвуде могут быть истолкованы как посредничество между французами Лонгвуда и жителями острова или как содействие их переписке, то в этом случае я, конечно, должен признать себя виновным.

Затем он спросил меня, разве я не писал кому-то в город, чтобы госпоже Бертран выслали некоторые вещи. Я ответил, что, конечно, я писал г-ну Дарлингу, чтобы он выслал бумазеи, ночные горшки и другие предметы для домашнего хозяйства. Губернатор заявил, что мой поступок является нарушением приказа, так как он запретил мне быть посредником в переписке между французами и жителями острова, за исключением проблем, связанным с медициной. «Какое у вас дело до всего этого? Если госпожа Бертран хочет иметь подобную вещь, то пусть она обратится к дежурному офицеру; и почему она не поступила именно так?»

Я ответил, что, во-первых, чистота необходима для предотвращения заболевания и, соответственно, всё, что имеет отношение к чистоте, является частью медицинской проблемы. Во-вторых, дежурный офицер отсутствовал в Лонгвуде, когда ко мне обратились с вышеупомянутой просьбой, но если бы даже он присутствовал, то деликатность вопроса помешала бы даме обратиться к нему с просьбой о некоторых необходимых предметах, с которой ей было бы уместно обратиться к её врачу. И, наконец, я не считаю преступлением желание купить у торговца домашнюю утварь и подобные вещи для госпожи Бертран или для себя лично. Его превосходительство, как обычно, впал в состояние безудержного гнева. Он заявил мне, что не позволит оскорблять его, занимающего должность губернатора, иначе он поступит со мной очень жестоко. Он спросил меня, как я посмел заказывать вещи, чтобы они высылались из королевского магазина, предварительно не проконсультировавшись с ним, и как я посмел заказывать эти вещи в долг в королевских магазинах. Я ответил, что я ничего не говорил о заказе этих вещей в долг в королевских магазинах. Я сослался при этом на моё письмо г-ну Дарлингу, которое губернатор получил в своё распоряжение и которое подтверждает мое заявление. Несмотря на это, губернатор продолжал свою брань и позволил себе несколько плоских ремарок относительно деликатности французских дам.

Тогда я попросил у губернатора его письменное распоряжение, чтобы исключить в будущем возможность совершения ошибки. Губернатор отказался дать мне такое распоряжение. Я затем спросил его: а если дамы попросят меня купить для них какие-нибудь вещи в магазинах, то что тогда я должен буду им ответить? После некоторого раздумья губернатор заявил: если они попросят меня, чтобы я сам что-то купил для них, то я могу сделать это, но если они попросят меня, чтобы я обратился к кому-нибудь, чтобы тот человек что-то купил для них, то я не выполню их просьбу!

Большую часть времени, пока мы с ним разговаривали, он пребывал в весьма раздражённом состоянии, и мне приходилось с большим трудом подавлять в себе желание не улыбнуться, выслушивая, каким чрезвычайно серьёзным тоном он говорил о вышеупомянутой важнейшей проблеме.

Никаких изменений в состоянии здоровья Наполеона не произошло. Беседовал с ним по поводу той клеветы, которая была опубликована в его адрес. «Ни одно из клеветнических заявлений и выпадов в мой адрес, — заявил он, — которыми ваши министры буквально наводнили всю Европу, не доживёт до наших потомков. Во время правления Людовика Четырнадцатого и даже при Генрихе Четвёртом пресса изобиловала клеветой, но ни одна из них в настоящее время не сохранилась. Потуги негодяев, нанятых вашими министрами[58], пляшущими над руинами вашей собственной страны, также не оставят никакого следа в будущем. Когда меня просили написать ответы им, то я отвечал: «Одна победа, один памятник — это и есть наиболее правдивый ответ». Кроме того, поговаривали, будто я оплачивал ответы на клеветнические заявления, что было бы позорно. Грядущее поколение будет судить нас, опираясь на факты: клевета израсходовала весь свой яд на моей персоне. Каждый новый день приносит мне победу над клеветой. Когда пройдут первые проявления озлобления, я не оставлю для своих врагов ничего, кроме глупости и злобы. Когда не останется и следа от всех тех клеветнических утверждений, то в будущие времена войдут осуществлённые мною великие сооружения и памятники, а также составленный мною свод законов, и будущие историки отомстят за то зло, которое причинили мне мои современники».