Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Филарет немного помолчал.

— Да ныне эта старина нам ни к чему. От неё одна помеха да тяжбы.

— Оно так, да бояре твёрдо стоят на отеческом обычае, — неуверенно произнёс Пожарский.

— Однако местничество мы пресечём и отменим особым указом.

— Да благословит тебя Бог, государь, на дело многотрудное. Рука у тебя твёрдая.

— Теперь война — великое препятствие в делах. Но местничеству мы дадим укорот, и о том говорено с царём Михаилом Фёдоровичем. А ныне царь даёт тебе наказ — идти против ворогов под Можайск с князем Черкасским.

— Кланяюсь тебе, великий государь, за честь, мне оказанную. Да не пойдёт ли князь Дмитрий Мамстрюкович встречь меня с обидой? Захочет ли он быть со мной в товарищах? Он родня Ивана Грозного и с вами, Романовыми, також породнился.

Филарет тихонько рассмеялся.

— А мы напомним ему, как он бил челом на князя Лыкова.

Считая это дело решённым, патриарх приветливо отпустил князя Пожарского.

Филарет внимательно следил за событиями в Польше по донесениям и по рассказам свидетелей. Война как будто началась счастливо. Города, находившиеся под властью поляков, сдавались русским воеводам один за другим. Царь и патриарх велели боярину Шеину идти из Дорогобужа под Смоленск. Успешно действовали князь Прозоровский и другие воеводы. Но Филарет не особенно тешил себя надеждой. В отличие от сына-царя и окружавших его бояр он объяснял эти успехи «бескоролевьем» в Польше. После смерти Сигизмунда там возникла смута, и полякам было не до войны. Но смута длилась не более восьми месяцев. Королём был избран Владислав, который со свойственной ему решительностью тотчас же отправился к Смоленску с большим войском.

Филарет предчувствовал, что русские окажутся в кольце бед. Он помнил коварство поляков, знал, что их действия могут посеять рознь в русском войске. А воевода Шеин хоть и опытный воин, да всё же простоват. Где мужество и храбрость требуются, там он первый, но предвидеть происки врага не сумеет.

Так оно и вышло. Паны дозволили казакам ворваться в московские пределы, а крымские татары были наущены опустошать русские поместья. Нетрудно было предугадать, чем это кончится. Многие ратные люди самовольно выехали в свои поместья — спасать их от недругов. Немало иностранных наёмных солдат перебежали к полякам.

Смоленск, таким образом, был открыт для врага. И что было толку винить поляков в коварстве — они им похвалялись. Литовский канцлер Радзивилл писал впоследствии в своих «Записках»: «Не спорю, как это было по-богословски, хорошо ли поганцев напускать на христиан, но по земной политике вышло это очень хорошо».

Видя необходимость укрепить позиции, Филарет предложил отрядить на помощь воеводам под Смоленск князей Дмитрия Пожарского и Дмитрия Черкасского. Царь Михаил согласился с этим предложением. Решено было также послать воеводе Шеину царский наказ — идти в обоз и всем русским воинам стоять в одном месте. Царь писал: «Мы всё это дело полагаем на судьбы Божии и на его праведные щедроты, много такого в военном деле бывает, приходы недругов случаются, потом и милость Божия бывает. Ты бы нашим царским делом промышлял, чтоб наряд уберечь».

К сожалению, поляки и в этом случае оказались предусмотрительнее русских. Они разрушили все их планы. Они обошли Шеина с тыла и сожгли Дорогобуж, где были сложены все съестные запасы для войска и корм для лошадей. Мало того, неприятель перерезал дорогу, и подвозить продукты было нельзя.

Вскоре в Москву понеслись донесения самые безотрадные: голод и болезни в русском стане, высокая смертность воинов. Царь не дозволил докладывать об этом больному Филарету, дабы не нанести урона его здоровью.

Воеводы князья Пожарский и Черкасский стояли в Можайске, не зная, что делать. Им бы ратных воинов иметь побольше, да где их взять? Нанять — денег не было. Соединиться с русскими ратными людьми, которые находились под Смоленском? Но воевода Шеин не отвечал на послания, а доходившие до князей известия были ошеломляюще-безотрадными. Князья дважды посылали за советом к царю и патриарху, но послания до Москвы не дошли.

Князь Пожарский был особенно невесел: его тяготили тяжёлые предчувствия.

Увы, эти предчувствия оправдывались. Бегство русских ратников из-под Смоленска в свои поместья, чтобы защитить их от нападения крымцев, и предательство иностранных наёмников побудили Шеина пойти на мирные переговоры с поляками. Видя слабость и безвыходность положения Шеина, польские сенаторы предложили ему бить челом королю о милосердии, отдаваясь на его волю. Русскому воеводе были поставлены унизительные условия: выдать безвозмездно всех пленных, присягнуть на отказ от военных действий против Польши, передать ей весь народ, оружие, все русские знамёна и жизненные припасы.

Когда Шеин согласился, русским вновь предложили унизительные церемонии: они должны были положить свои знамёна к ногам короля, сидевшего на лошади в окружении сенаторов, затем королевским именем поднять знамёна и с барабанным боев возвратиться по московской дороге.

Шеин с воеводами сошли с лошадей и низко поклонились Владиславу.

Об этом ещё не знали ни в Можайске, ни в Москве. Князья Пожарский и Черкасский, стоявшие в Можайске, послали под Смоленск своих ратников для связи с воеводой Шеиным. Оставалось терпеливо ожидать. Чего? Безделье было особенно невыносимо для князя Дмитрия Михайловича, привыкшего к действиям решительным и простым. Десять лет назад, в дни ополчения, он знал, что надо делать. Промедление было смерти подобно. Но тогда у него был надёжный и верный товарищ — Козьма Минин. Когда понадобилось собрать деньги, он мог и с шапкой по кругу пойти, и жизнью своей не раз рисковал. Не то что склонный к покою, отяжелевший князь Черкасский. Не очень-то был рад князь Пожарский такому «товарищу», но воля Филарета была для него законом.

Однако молчание Филарета всё более тревожило князя. Он ждал от него обещанного письма, как в своё время ждал грамот от святейшего Гермогена. Господь послал ему дружбу двух великих патриархов. Гермоген поддерживал его грамотами до конца дней своих. Он писал ему даже из подземелья Чудова монастыря, куда был брошен врагами и где Михаил Салтыков уморил его голодом.

Когда князь думал о московских делах, напоминавших ему о Филарете, на душе у него теплело от одного этого имени и он благодарил Бога, что дал Русскому государству великого сына.

Но отчего же от патриарха нет никаких вестей? И долго им ещё сидеть в Можайске, словно в западне, в стороне от славных дел — возвращения отчизне городов, захваченных неприятелем?

Вскоре князья-воеводы получили повеление царя Михаила готовиться к наступлению, но было уже поздно, ибо Шеин пошёл на перемирие с Владиславом. Что передумал, что перечувствовал князь Пожарский? Видел ли он в русской беде вину воеводы Шеина? Но что он видел и знал несомненно — это неспособность обезлюдевшего наполовину русского войска к наступательным действиям. Знал он также о клевете завистливых бояр на Шеина. Из Москвы воевода получал грамоты лишь с осуждением да опалой. Князь Пожарский не предвидел для него ничего спасительного. Много было промахов у неудачливого защитника Смоленска, но в измене он был неповинен. Об этом писал и литовский канцлер Радзивилл в своих «Записках».