Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Однако ввиду слабости русского войска и нехватки вооружения пришлось набирать иноземных солдат и покупать мушкеты с зарядами и шпаги. Наняли немецких мастеров лить пушечные железные ядра.

После переговоров и многих приготовлений были посланы к Смоленску и Дорогобужу бояре и воеводы князья Дмитрий Черкасский и Борис Лыков. Время для русских было удачное: после смерти короля Сигизмунда в Польше началась смута. Но русские воеводы не сумели воспользоваться моментом, ибо были заняты не соображениями государственной важности, а местничеством. Князь Черкасский бил челом на князя Лыкова, что он, князь Лыков, не хочет быть с ним в товарищах и тем бесчестит его.

Не к добру затеяли князья спесивый спор. Шло драгоценное время. Князь Лыков сказал, что он стар перед Черкасским и привык ходить «своим набатом, а не за чужим набатом и не в товарищах». Царь Михаил Фёдорович и Филарет обвинили князя Лыкова «в бездельной гордости и упрямстве», но сломить воевод не удалось. Два месяца ушло на то, чтобы заменить их боярином Михаилом Шеиным и окольничим Артемием Измайловым.

Воеводы получили наказ — возвратить русские города, некогда взятые силой, «за саблею»: Смоленск, Дорогобуж, Новгород-Северский, Почеп, Трубчевск и другие.

Первый поход был предпринят с целью вернуть Смоленск и Дорогобуж. В Москве тем временем собирали деньги — кто сколько даст, лишь торговые люди платили обязательно — пятую деньгу с прибытка. В сборе денег принимало участие всё население: бояре, духовенство, служилые люди, простолюдины. Кроме того, сосредоточивались хлебные и мясные припасы.

В Москве сбор денег был поручен князю Пожарскому. В помощь ему были даны архимандриты и дьяки. К Пожарскому поступали деньги со всей Руси. По городам их собирали архимандриты, игумены, дворяне. Все они давали присягу и должны были объявлять, сколько у кого имения и промысла. Это были выборные люди.

Кремль в эти дни был самым оживлённым местом в Москве. Сюда съезжались посланники со всей страны и на лошадях, и на подводах, что прежде запрещалось. Ныне было не до запретов.

И на Красной площади давно не существовало столь оживлённого торга. Каждый старался что-то продать. По причине долгих лет смуты и беспорядков у москвитян ощущалась нехватка денег. Кормовые для холопов и служилых людей были в то время очень скудные, и многие промышляли, как добыть копейку. Дешевизна продуктов была баснословной. Курица стоила две копейки, десяток яиц — копейка. Да где было взять эти копейки! Поэтому в Москве было много разбоев и грабежей.

Но в эти дни всеобщего единения перед началом военных действий в Польше всё плохое как-то сглаживалось. Люди помнили, как натерпелись они от поляков, были наслышаны от ходоков с окраин о горькой доле тех, кого католики приводили к унии. И народ шёл на сборные пункты, чтобы внести свою лепту в земское дело.

Когда Филарет вышел на Соборную площадь, там был такой гомон и такое количество съехавшихся людей, что ему тотчас же захотелось повернуть назад. Он только что оправился от болезни, и к новым впечатлениям приходилось и привыкать. В глаза било яркое апрельское солнце, и он не сразу заметил пробиравшегося к нему князя Пожарского. На князе был лёгкий опашень, он успел загореть от долгого пребывания на солнце, и Филарету было приятно смотреть на мужественное открытое лицо князя. Он был приветлив и как будто несколько смущён. Пожарский низко поклонился патриарху и поцеловал его руку.

— Как продвигаются дела твои праведные? — спросил Филарет.

— Да вот сижу над разрядными книгами. Их уже накопилось — и на двух подводах не увезти. А я и за писца, и за дьяка.

На лице князя вдруг прорезалась усталость, смягчившая его резкие правильные черты. Филарет коснулся его плеча.

— Ну кто же, кроме тебя. Тебя помнят, тебе доверяют.

— Спасибо на добром слове, государь, много чести.

Филарет смотрел на Пожарского, на что-то решаясь.

— Мне, князь, надобно обдумать с тобой одну затею. Зайди ко мне через час.

Князь Дмитрий Михайлович снова поклонился патриарху.

Несогласие князей Черкасского и Лыкова накануне битвы тревожило Филарета, словно знак беды. Настоятель Чудова монастыря сказал ему: «На посмех нашим ворогам затеяли недоброе дело князья-бояре». Да в первый ли это раз? И в последний ли?

Филарет давно обдумывал, как отменить местничество, но чувствовал себя одиноким в своей затее. Против него восстанут все именитые князья и бояре. Поднимется Марфа. Хоть и в болезни тяжёлой лежит, а поднимется. В памяти всплыла история, как она старалась подвигнуть на тяжбу с князем Пожарским своих племянников — Салтыковых.

Сейчас Филарету хотелось подбодрить себя после болезни беседой с князем Пожарским и обсудить с ним предстоящие дела. У Филарета было особенное чувство почтительности к человеку, имя которого стало легендарным. В последнее время он искал советников себе среди героев-ополченцев, коих посылал на битву с врагами святейший патриарх Гермоген.

Князь Пожарский, однако, задерживался. Вскоре к Филарету пришёл монах с нижайшей просьбой от князя — перенести беседу на другой день. Наехало много понизового люда, а спехом дела не сделать. Не соизволит ли государь Филарет принять его после заутрени? Филарет ответил согласием и после утренней молитвы принял князя в своём кабинете.

Дмитрий Михайлович был несколько смущён особой честью — быть приглашённым в святые покои патриарха. Он перекрестился на многие образа в углу и низко поклонился Филарету. Хозяин ласково обошёлся с ним, посадил в кресло, сказав:

— Надобно обговорить с тобой, князь, одно важное дело, но до того хочу спросить тебя: как ты понимаешь тяжбу между князьями Черкасским и Лыковым?

— Как понимать... Дело недоброе да сутяжное, недостойное государственных мужей.

Помолчав, он добавил:

— Негоже и опасно для державы искать своих прав перед лицом неприятеля.

— То так... Негоже, — согласился Филарет. — И не токмо во времена немирные. Ты, князь, искал ли своих прав, когда спесивые бояре норовили отодвинуть тебя на шестнадцатое место?

— Бог им судья. Бояре думали: Пожарские-де люди не разрядные, при прежних государях, кроме городничих да губных старост, нигде не бывали.

— Знаю. Наверх шли люди хотя и менее знатные, да приобвыкшие выталкивать других. А спроси их, все ли они истинные Рюриковичи? Покойный князь Бельский сказал мне, что дьяк Щелкалов ещё при Иване Грозном, а после при Годунове за большую мзду вписывал иных безродных бояр в разрядные книги, в Бархатную книгу. Не слыхал об этом?

— Кто нам скажет! Мы-то сами Мономаховичи и знаем про себя, что род наш древний и славен подвигами великого князя Всеволода Большое Гнездо. А идём мы от корня Мономахова да от младшего сына — Юрия Долгорукого.

— Тот-то и оно, что от младшего. Старшие братья испокон веков выталкивали младших. Оттого вы, Пожарские, и не имели важных вотчин, оттого и не бывали выше городничих и губных старост.