Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости - Владимир Яковлевич Пропп

«26. IV. Торжественное заседание в ЛГУ в честь 70-летия В. Я. Проппа. Базанов попросил меня составить список выступающих с приветствиями. Я составил, но он все чудовищно перетасовал. Он вел собрание и путал отчаянно. В перерыв я сбежал из президиума – и вообще сбежал, как ни будут, наверное, меня ругать.

Народу – полон актовый зал, мильон приветствий, интересные подарки: литовцы – ленту через плечо на талию, очень красиво; карелы – адрес из карельской березы.

Интересно выступление Жирмунского: он считает, что все упреки Проппу за формализм “Морфологии сказки” относятся к нему, т. к. он продвигал книгу Проппа, но посоветовал убрать всю содержательно-историческую часть о сказке, т. к. это должно составить отдельную книгу; Пропп послушался – и вот результат! Рьяно (и справедливо!) доказывал, что Пропп никогда не был формалистом.

Берков, обстоятельно изложивший творческий пугь Проппа, выдал идею, что на “Морфологию сказки”, возможно, повлияла книга Polti “Les 36 situations dramatiques”. Чистый поклеп на старика!! Я тут же это высказал вслух, и Пропп подтвердил, что, действительно, никакого влияния…»

Прерву на минуту цитирование дневника. Книга Польти, вышедшая в Париже в 1895 г., конечно, может рассматриваться как отдаленная предтеча пропповских идей, но в целом это довольно шаткая, совсем не научная попытка выделить 36 ситуаций, которые якобы вбирают в себя всю сюжетику мировой драматургии; способы классификации – очень нечеткие, путаные, напоминают деление людей на толстых и лысых. Продолжу дневник.

«Плоткин трепался о том, как он в “некоем учреждении” впервые познакомился с Проппом – и вместе с Лебедевым-Полянским решили его привлечь (т. е. речь о Пушкинском Доме, из которого Плоткина выгнали в 1949 году – и он теперь о нем говорить не может!). Базанов перебил: “Нехорошо переманивать сотрудников”. Плоткин на это: “Тогда были более либеральные порядки”. Оказывается, Базанов обиделся – и в перерыве подошел: “Ты что же, считаешь, что я более деспотический руководитель??” Вот ведь как повернул!

28. IV. Вчера узнал, что утром, оказывается, было продолжение заседания в честь Проппа, т. к. вечером 26-го не успели… А вчера же, 27-го, вечером Пропп пригласил нас в ресторан “Москва” – собралось 55 человек! Не было Николашек и Базанова – приятно. <… > На “многоуважаемый шкаф” Пропп иронически улыбался – и это скрадывало ложный пафос. Я сидел вначале в чинном углу между Бурсовым и Дсркачом, а потом двинулся на конец стола к молодым, которые меня бурно приветствовали – там мы устроили вольницу, орали студенческие песни, и ушли последними…»

Иногда, хотя и редко, Владимир Яковлевич приглашал коллег домой. Вот запись в дневнике от 5 декабря 1964 г.:

«Вечером – собрание кафедры в гостях у В. Я. Проппа (разумеется, без Базанова и Николашек; не было Бурсова – верно, не хочет из Комарове ехать; Дмитрия Евгеньевича и Мануйлова – их, верно, не позвали??). Приглашены также Еремины – и собрание как бы памяти Игоря Петровича и в назидание будущему: во что бы то ни стало сохранить дух кафедры. Даже Мак хорошо себя вел, хотя и болтал и размахивал руками. Владимир Яковлевич разорился не на одну сотню: наставил столько бутылок армянского коньяку и водки – что даже Маку хватило <…>.

Разговоры о защите докторской диссертации Серова (президента Академии] художеств). Защита в Академии художеств в Ленинграде. Студенты и аспиранты устроили обструкцию, а после (защита успешно, все три – против!!!) написали в Москву от имени комсомольской и проф. организаций <…>. Разошлись в полночь».

Упоминавшийся Мак – Георгий Пантелеймонович Макогоненко, будущий зав. кафедрой, был незаменимым и замечательным тамадой, но, увы, любил выпить… А Дмитрий Евгеньевич – Максимов, – наоборот, не любил шумных застолий, отстранялся от подобных кафедральных встреч и потому часто коллеги его и не звали. Почему я решил, что не позвали В. А. Мануйлова, сейчас уже не вспомню. Возможно, из-за его нетвердости, т. е. из-за возможности быть связанным с партийными кругами.

Помимо кафедральной солидарности и общих мероприятий у меня с Владимиром Яковлевичем были интересные личные встречи. Однажды весной 1965 г. он попросил у меня консультации (!!) по современному структурализму: в самом деле, я числился тогда глашатаем структурализма, коллеги знали о тартуском увлечении литературоведческим структурализмом, о первой летней школе 1964 г. «по вторичным моделирующим системам» (термин, придуманный тогда Владимиром Успенским для затемнения сути в глазах начальства, у которого «структурализм» и «семиотика» вызывали такую же бешеную реакцию, как несколько лет назад – «кибернетика»), о книге Ю. М. Лотмана «Лекции по структуральной поэтике» (Тарту, 1964).

Владимир Яковлевич рассказал, что итальянское издательство Эйнауди переводит его «Морфологию сказки» и хочет, чтобы автор приложил в конце ответ на довольно суровую, при всех комплиментах, рецензию (на английский перевод книги) известного мэтра западного структурализма Клода Леви-Стросса, опубликованную во французском научном журнале в 1960 г. Слава Богу, в Питере этот журнал нашелся, я смог проштудировать рецензию.

Владимир Яковлевич хотел уяснить себе, прежде всего, основы структуралистской методологии и отвечать во всеоружии. Я с удовольствием прочитал лекцию для Владимира Яковлевича: как сейчас вижу, сидим мы в правом переднем углу нашей кафедральной 30-й комнаты, не обращая внимания на обычную студенческую суету вокруг… Владимир Яковлевич оказался очень внимательным и цепким слушателем, понимал все с полуслова. Потом Владимир Яковлевич прочитал и книгу Ю. М. Лотмана и хорошо разобрался в структурализме. При второй нашей встрече он сказал, что главные принципы структурализма – системность, типология, диалектическая структурная соотнесенность целого и частей – очень ему близки и он даже может считать себя структуралистом, а никак не формалистом, как обвинил его Леви-Стросс. Парадоксальные ужимки истории: Проппа много лет всякая «марксистская» шушера обвиняла в формализме – а тут оказалось, что серьезный ученый, человек с мировой известностью бросает ему те же упреки! В. М. Жирмунский уже объяснил на юбилее Проппа, что берет вину на себя: он посоветовал снять конспективную главу исторического характера, чтобы расширить ее до отдельной книги; Владимир Яковлевич послушался и в самом деле создал замечательный труд «Исторические корни волшебной сказки» – но Леви-Стросс ничего этого, ни книги, ни предыстории, не знал.

Итальянский перевод «Морфологии сказки» (Турин, 1966) содержал послесловие автора – полемику с Леви-Строссом. Могу гордиться, что в этой статье просвечивают наши тогдашние, 1965 года, обстоятельные беседы. Любопытно, что, принципиально не употребляя современных структуралистских терминов, Владимир Яковлевич прямо признал себя структуралистом, отрицающим формализм, и подробно объяснил основы своего метода вообще и «Морфологии сказки» в частности: он считал необходимым сочетать структурный и исторический подходы (структуралист сказал бы «синхронный и диахронный»), в «Морфологии