Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Опять уезжаю, — дотошно поправил мальчик. Вид у него был важный, как у большого начальника.

— Вот как! А откуда ты вернулся?

— С Бель-Иля.

— Вы гостили у Лефлок-Пиньелей?

— Да. Провели там неделю.

— Весело было?

— Рыбы много наловили.

— А как Гаэтан?

— Он-то нормально, а вот Домитиль наказали. Заперли в комнате на неделю на хлебе и воде…

— Ох! — воскликнула Жозефина. — А что же она такого сделала?

— Отец застал ее, когда она целовалась с парнем. Ей еще нет тринадцати лет, представляете, — одобрительно сказал мальчик, словно предлагая и ей восхититься отвагой Домитиль. — Она вечно прибавляет себе, но я-то знаю.

Он вышел в вестибюль, сгибаясь под тяжестью рюкзака. Потный, отдувающийся, он наконец-то стал похож на ребенка.

— Машина припаркована перед входом. Мама запирает квартиру, папа загружает сумки. Счастливого пути, мадам.

Жозефина поехала дальше, спустилась на парковку. Открыла багажник, забросила рюкзак, запустила в машину Дю Геклена и села за руль. Повернула к себе зеркальце, взглянула на себя. «Ты ли это? По смутному предчувствию бежишь в Довиль искать примолкшего возлюбленного, поверив песенке по радио! Не узнаю тебя, Жозефина».

Подъезжая к Руану, она заметила тяжелые черные тучи в небе, такие плотные, что стало темно. До самого Довиля она ехала в ожидании страшной грозы. Вот тебе и обещанная гороскопом буря! Она попыталась улыбнуться. Пожила бок о бок с Ирис и уже стала похожа на нее. Та верит во всякую ерунду. Скоро посадит на плечо кота и начнет гадать на картах. Будет ходить к ворожеям, и все они будут предсказывать ей «любовь до гроба». И она будет ждать, сидя возле вентилятора и вслушиваясь, когда зазвенят ключи у двери Лефлок-Пиньеля. Я бы стесняла ее, если бы осталась.

Жозефина прибыла на место около часа дня. Услышала крики чаек, низко круживших над домом. Вдохнула соленый запах морского ветра. Подъехала к дому: ставни были закрыты. Горько вздохнула — его здесь нет.

Яростный порыв ветра сбросил черепицу прямо к ее ногам. Жозефина инстинктивно заслонилась рукой, подняла голову и обнаружила, что снесло полкрыши. Наружу торчали стропила и слои стекловаты: гигантский слоеный тортик, открытый всем ветрам. Словно огромными граблями прошлись по крыше, сметая одни ряды черепицы и оставляя другие. Она пошла посмотреть на деревья в саду. Некоторые не пострадали, хотя и дрожали на ветру, а другие переломило пополам, как очищенный лук-порей. Она решила, что сначала поговорит с кровельщиком, а уж потом позвонит Ирис и сообщит о масштабах катастрофы.

Впрочем, подумала Жозефина, ей, скорей всего, глубоко наплевать на состояние ее загородного дома. Ирис сейчас красит ногти на ногах, намазывается кремом, укладывает волосы, подкрашивает синие глаза. Она отправила сестре эсэмэску, что доехала благополучно.

Ирис проснулась от приступа непонятной тревоги, которая тысячей мурашек расползлась по телу, давила, не давала встать. Сегодня шестнадцатое августа. Он сказал — две недели. Она положила телефон на подушку и стала ждать.

Он вряд ли сразу позвонит, как приедет. Прошли те времена. Она отдавала себе отчет в том, что совершила непростительную оплошность. Перешла все возможные границы, обозвав его лжецом. Да еще на людях! О! Как удивленно поглядел на нее официант, когда она закричала: «Лжец! Вы лжец!» Ей это так просто с рук не сойдет, Эрве не из таких. Он уже наказал ее двухнедельным молчанием. И наверняка еще что-нибудь придумает.

А мне все равно. Этот человек учит меня любви. Дрессирует издали, на расстоянии. Приятная дрожь пробежала вверх по ногам, щекотно потянуло внизу живота, она съежилась, чтобы сохранить это ощущение. Вот она какая, любовь? Ослепительная рана, от которой хочется умереть… Сладостное ожидание, когда перестаешь понимать, кто ты, нагибаешь голову, послушно подставляешь шею под уздечку, глаза под повязку, готовясь к закланию. Я готова пойти с ним до самого конца. Попрошу прощения за то, что оскорбила его. Он пытался провести меня дорогой любви, а я топталась на месте, как капризная девчонка. Я требовала поцелуев и клятв, а он хотел ввести меня в святилище. Ничегошеньки я не поняла.

Она смотрела на телефон и молила, чтобы он зазвонил. Я скажу… я должна выбрать слова, которые не обидят его и дадут понять, что я сдаюсь. Скажу: Эрве, я ждала вас, я все поняла. Я ничего не прошу, лишь бы чувствовать ваши руки на моем теле, которые лепят меня, как глину. И если еще рано, прикажите мне подождать, и я буду ждать. Буду сидеть взаперти, опущу глаза, когда вы придете. Я буду пить, когда вы мне велите, я буду есть, когда вы прикажете, я очищусь от злобы и гнева, избавлюсь от девчачьих капризов.

Она вздохнула от радости, такой мощной, что сбивала с ног.

Он научил меня любить. Открыл мне несказанное счастье, которое я искала, пытаясь лишь получать, а ведь нужно было, наоборот, отдавать, отдаваться, забыть обо всем… Он нашел мне место в моей собственной жизни. Я встану, надену платье цвета слоновой кости, то самое, что он купил мне, завяжу лентой волосы и сяду у двери, буду ждать его. Он не будет звонить по телефону. Он сразу позвонит в дверь. Я открою, опустив глаза, с чистым лицом готового на все ученика…и скажу ему…

Момент истины близился.

Она весь день караулила его шаги на лестнице, проверяла телефон: заряжен ли, есть ли сигнал.

В тот вечер он не пришел.

На следующее утро в дверь позвонила Ифигения.

— А мадам Кортес дома?

— Она уехала отдохнуть.

— А-а! — разочарованно протянула Ифигения.

— В доме, наверное, никого? — спросила Ирис, пытаясь завязать беседу.

— Только вы и мсье Лефлок-Пиньель, который вернулся вчера вечером.

Сердце Ирис заколотилось. Он вернулся. Он позвонит ей. Она прикрыла дверь и оперлась о косяк, изнемогая от радости. Надо подготовиться, надо подготовиться. Никто больше не встрянет между нами.

Она высунулась на лестницу и крикнула Ифигении, что на несколько дней уедет к подруге, пусть пока оставляет почту у себя. Ифигения пожала плечами и пожелала ей «приятного отдыха, вам это пойдет на пользу!».

Холодильник полон, выходить не обязательно.

Она приняла душ, надела платье цвета слоновой кости, подвязала волосы, смыла красный лак с ногтей и стала ждать. Она прождала его целый день. Не осмеливалась сделать телевизор погромче, опасаясь не услышать телефон или три быстрых удара в дверь. Он знает, что я здесь. Он знает, что я жду его. Он нарочно заставляет меня ждать.

Вечером она открыла коробку равиоли. Есть не хотелось. Она выпила два бокала вина для храбрости. Ей показалось, что во дворе играет музыка. Она открыла окно, услышала звуки оперы… Потом его голос. Он говорил по телефону о делах: «Я сейчас рассматриваю дело о слиянии…» Она вздрогнула, закрыла глаза. Он придет. Он придет. Она ждала его всю ночь, сидя у окна. Опера смолкла, свет погас.