Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

без лицензии торгует. Во, что такое крыша! Да ты кого ни возьми. А без крыши… – Битый замысловато ругается.

– Крыша нужна, чтоб от полиции прикрыться, – рассудительно говорит подсевший к ним мулат с перебитым носом. – А ежели у тебя дело законное…

Битый с удовольствием ржёт и сразу стервенеет.

– А ну вали отсюда, халявщик, ишь на чужую выпивку пасть разевает!..

Мулат послушно исчезает, а Битый пренебрежительно плюёт ему вслед.

– Дурак! Законно-о-о! Да беляки на любой закон наложат и этим же тебя придавят, ежели без крыши, – и, заговорщицки понизив голос: – Вот слушай сюда. Есть тут такие, братцы-красавцы, мялка у них, ну, массажное заведение, слышал небось? – он осторожно кивает. – Живут сволочи… лучше иного беляка, всюду им, понимаешь, почёт и уважение, денег навалом, а щипнуть их ни один не рискнёт. А почему? Кры-ша! За ними, – и совсем тихо: – такой, Бредли. Тот чуть карманом шевельнёт, так всё его будет. А в подручных у него тип один, тоже беляк, но стрелок, говорят, у мухи на лету яйца отстреливает. Ему чуть поперёк – и жить не будешь. Кто ему хоть слово пикнул, того уж больше никто не видел. Понял, нет?

Он кивает. Чего уж тут не понять…

…Чак вздохнул. Битый трепал долго, натрепал много, и больше с Битым никаких дел иметь нельзя. Начнут Битому язык укорачивать, так и тех, кто рядом, прихватят. Так что… в Колумбии Бредли наездами, птица высокого полёта, так что говорить надо с Трейси. А он лопухнулся тогда, дал себе волю, и вот… если Трейси беляков за слово отстреливает, то что за ту оплеуху устроит… Чак передёрнул плечами, как от озноба. Но и другого варианта, как ни крути, нет.

Атланта

Графство Дурбан

Округ Спрингфилд

Спрингфилд

Центральный военный госпиталь

Рождество в госпитале праздновали широко. В столовой возвышалась увешанная игрушками – самодельными и покупными – ёлка, под ёлкой лежали и прямо на ветках висели кульки и пакетики с подарками. И все подписанные. Ищешь свой и снимаешь. Тихий «святой», как объяснила парням Тётя Паша, вечер и отпраздновали тихо: степенно поужинали, кто хотел, пошёл в госпитальную «русскую» церковь, а вот с утра и началось веселье. Конечно, работа работой, и кому выпало дежурить, тому выпало, но плановых операций нет, процедуры – только «жизненно необходимые», а массаж к таким не относится. Два дня парни отчищали, отмывали и надраивали всё, до чего смогли дотянуться, и теперь гуляли, как никогда в жизни. Многие пошли в город: людей посмотреть и себя показать. А что, почему и нет, «ёлочные» деньги все получили, ну, и потратили, конечно, так что есть чем похвастаться.

Андрей тоже собирался в город и уже оделся на выход, но всё же решил сначала забежать в пару палат. Он, как и остальные, часто дежурил в реанимации, у тяжёлых, и со многими у него сохранялись, ну… ну, скажем так, сердечные отношения, хотя лежали эти «ранбольные» уже в обычных палатах. Сейчас таких было двое. И хотя все раненые получили ещё вчера кулёчки с рождественскими подарками, Андрей сделал ещё два от себя, сам склеил, надписал, раскрасил. Кулёчки маленькие: по три конфеты и мандаринке в каждом, но на большее у него денег нет. Он ещё за пуловер не расплатился, а купил непромокаемую куртку с капюшоном, блестящую, с цветными молниями, и книги купил, да и остальным тоже подарки делал, так что… ладно. Тётя Паша им всё повторяла, что дорог не подарок, а любовь.

В госпитальных коридорах просторно и чуть заметно пахнет хвоей. Почти во всех палатах маленькие ёлочки, а для ходячих в игровом зале – большая. Народу немного: на Рождество остались только те, кому никак не встать, и у них почти у всех посетители. Но это местные, а ему на этаж к раненым. Халата он не надел: он ведь сегодня тоже… посетитель.

– Здравствуйте, с Рождеством вас.

Седой мужчина отложил книгу и приподнялся на локте.

– Здравствуй, Андрей, и тебя с Рождеством. Ты что без халата сегодня?

– А я к вам так, – Андрей широко улыбнулся, не зная, как точно назвать себя.

– В гости, значит, – пришли ему на помощь. – Ну, спасибо садись. Раз так, то гостем и будешь.

Андрей сел на стул у кровати и протянул свой кулёк.

– Вот. От меня вам с Рождеством.

– Спасибо, – седой взял кулёк. – А у меня и отдарка нет, хотя…

– Нет-нет, – замотал Андрей головой.

– Нет уж, – улыбался седой. – Давай уж, как положено.

Он взял с тумбочки казённый кулёк, открыл и протянул Андрею.

– Бери что хочешь.

Андрей взял маленькую карамельку в золотой обёртке, и седой, удовлетворённо кивнув, убрал кулёк на прежнее место. Встретившись глазами с Андреем, улыбнулся:

– Бриться ещё не могу, а с остальным справляюсь.

В его голосе прозвучала хвастливая нотка. Вместо правой руки у седого культя, кончавшаяся двумя выростами-пальцами, сделанными ему врачами, а левой руки нет по самое плечо. И обе ноги выше колен ампутированы, и… И Андрей знает, что там ещё много чего было. И седым мужчина стал уже здесь, а так-то он ещё молодой.

– Как снаружи, Андрей?

– То льёт, то моросит.

– Не зима, а паскудство. Чёрт-те что, чтоб на Рождество и снега не было.

Андрей согласился. Снег и ему нравился. Они поговорили о погоде, ещё о пустяках, и Андрей попрощался.

В коридоре он довольно улыбнулся. Ну вот, а то яду просил, жить не хотел… А если ещё и родные найдутся, так будет совсем хорошо. А теперь надо к Колюне зайти. Того только-только из реанимации перевели. Но не в общую, а в интенсивную терапию.

Сокращая дорогу, Андрей пошёл через этаж, где лежали «местные». И он уже подходил к лестнице, когда его окликнули по-английски.

– Эй, парень, – и совсем неожиданное: – Красавчик!

Андрей остановился и медленно, полуобернувшись, посмотрел через плечо.

– Не узнаёшь?

Белый, высокий, на костылях, в госпитальной пижаме… Но… Но он знает этого беляка… Да, знает. Страшным усилием Андрей подавил поднимающуюся к горлу холодную волну страха и кивнул.

– Да. Узнал.

– Я тоже тебя узнал, ещё вчера, – улыбался белый. – Зайди.

И, не ожидая его согласия, повернул к маленькой одноместной палате-боксу. Помедлив, Андрей пошёл за ним.

В палате белый сел на кровать, а Андрей остался стоять у двери.

– Я рад, что ты выжил, – белый улыбается искренне, в его голосе нет ни насмешки, ни злобы, и смотрит он, явно и тоже искренне любуясь Андреем. – Я как увидел тебя, сначала даже не поверил. Думаю, быть не может, а потом пригляделся и узнал.