Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

Цзян поднимает дочь так высоко, как только может, и спрашивает ее:

— Что ты видишь?

— Пагоды, мамочка.

— Да, Семьдесят Пагод и конец Великого пути.

Одно здание за другим. Всего семьдесят зданий, стоящих на противоположном берегу реки. Контур на фоне неба, подобного которому мир еще не видел. Высокие, изящные постройки, каждая из которых уникальна и от которой не отвести глаз, устремились в облака.

Высоко вверху Убийца становится на колени и вбирает в себя зрелище Семидесяти Пагод. Годы непрерывного напряжения отпускают его, и он падает плашмя на балку стропил. Откуда-то из глубины выплывает улыбка и распускается на его губах.

Фон чувствует, как на его плечо ложится чья-то сильная рука. Это Резчик. Он улыбается — в точности так же, как Лоа Вэй Фэнь. А потом приходят слезы.

— Почему ты плачешь? — спрашивает Фон.

— Потому что Договор завершился. Завершился успехом. Ты видишь Семьдесят Пагод?

Когда Конфуцианец видит Семьдесят Пагод на стенах вокруг себя, его рот открывается, но с губ не срывается ни одного звука. Ветер из глубины веков поворачивает его лицо сначала влево, где, словно пригвожденная к месту, стоит Цзян, излучая свой собственный свет, а потом — вверх, где он встречается взглядом с улыбающимся Лоа Вэй Фэнем. Царит абсолютная, безбрежная тишина. А потом Цзян видит, как в буре чувств, бушующей на лице Конфуцианца, сменяя друг друга, возникают картины. Воинствующее конфуцианство у власти… Великие страдания… Казни тысяч людей… Страшный голод, уносящий больше жизней, чем восстание тайпинов… Кровавая бойня на огромной площади…

Двери старого театра распахиваются. Публика и Сказитель с изумлением видят, как по центральному проходу, пританцовывая, движется Дракон из бамбука, бумаги и шелка. В двадцати футах от сцены он останавливается.

Тишина.

Сквозь прорези в глазах Дракона старый император видит изображения Семидесяти Пагод и поднимает голову чудища вверх. Он видит стоящего на балке Лоа Вэй Фэня, затем Конфуцианца, застывшего возле Мао, и Цзян, держащую на руках японскую красавицу дочь. Он кивает, и голова Дракона делает то же самое.

— Не сейчас, — говорит он тихо. — Скоро, но не сейчас.

Дракон поднимается на сцену.

Сказитель отступает назад.

Дракон проходит прямо над струей пламени, бьющей из сцены, и с гулким звуком «вуффф» его охватывает огонь. Он описывает большой круг, а потом бежит к сцене прямо на портрет Мао и пробивает его.

Сказитель чувствует, как усиливается жар. Он опускает взгляд. Пламя, охватившее Дракона, подожгло полы его костюма.

Сцена превращается в озеро танцующего огня. Он смотрит вверх и там, в проеме люка, видит лица Максимилиана и внука. Он видит Лоа Вэй Фэня, стоящего на балке стропил. Он ощущает присутствие в глубине зала Цзян и ее японской дочери. Он видит стоящих за кулисами мальчика-золотаря и Резчика. И — Дракона, который объят пламенем и, словно безумный, мечется по сцене.

Затем он чувствует что-то горячее на лице и понимает, что от невыносимого жара загорелся его грим. В ноздри заползает запах горящей плоти, но ему все равно. Силуэты Семидесяти Пагод словно навечно отпечатались на огромном шелковом портрете Мао Цзэдуна. И тут он видит, как из огня выходят фигуры. Они приближаются к нему. Первая Сказительница, кроткий рыбак, рыжеволосый фань куэй, а за ними — еще, и еще, и еще. Они протягивают к нему руки, и он идет им навстречу.

А потом огонь перекидывается на портрет Мао. Сначала вспыхивает внешнее кольцо и горит по часовой стрелке, затем — внутреннее, и огонь по нему распространяется против часовой стрелки. И Семьдесят Пагод исчезают, как кровавые слезы Ли Тяня в темнеющем небе. Как сны на рассвете.

* * *

Максимилиан и его сын добрались до причала на Бунде как раз вовремя, чтобы подняться на борт большого корабля Британской восточно-индийской компании. Максимилиан держал сына за руку. Паруса поймали ветер и надулись в сторону правого борта, за которым медленно проплывали здания, выстроившиеся вдоль набережной.

— А дедушка…

— Он теперь с древними, — сказал Максимилиан.

— А мы?

— Мы едем домой.

— Но мой дом — это Шанхай, отец.

— Да, это так, сынок. Твой дом — здесь.

— Я вернусь сюда, отец, — сказал мальчик.

Максимилиан посмотрел на сына. Лицо мальчика приобрело новые, жесткие черты. Его глаза были темными, как обсидиан.

— Я скоро вернусь сюда, — повторил он.

Максимилиану было трудно смотреть сыну в глаза. Он чувствовал правду в словах мальчика и ощущал, как приближается волна боли.

— Ты сотворишь здесь великие дела, — сказал он. — Я уверен в этом. — Посмотрев на здания Бунда, он продолжил: — Но мне и таким, как я, этого не дано. Время, отпущенное моей семье в Поднебесной, подошло к концу. Я последний из Хордунов, кто жил в этом великом городе.

А потом он заметил, что сын сжимает в руке цветок — живую красную гортензию.

— Откуда у тебя это? — спросил он.

— Мальчик-золотарь подарил мне его на счастье.

Максимилиан кивнул. Прекрасный цветок от мальчика-золотаря. Очень по-китайски.

* * *

— Возможно, пришло время вернуть Бивень к излучине реки, — проговорил Резчик, когда они карабкались на вершину холма.

— Нет, время еще не настало, но когда-нибудь оно придет, — ответил Лоа Вэй Фэнь.

— Что мы будем делать теперь? — спросил Резчик.

— Ждать, — сказала Цзян.

— Ждать чего? — не отступал Резчик.

— Пока Конфуцианец выполнит задачу. В своем высокомерии он не видит того, что по-прежнему находится на службе у Договора.

— Ты не собираешься…

— Убить его за то, что он предал Договор? — перебила Цзян. — Нет. Город-у-Излучины-Реки пережил Эпоху Белых Птиц на Воде и теперь принадлежит народу черноволосых — единственному, который может построить Семьдесят Пагод.

— Но коммунисты…

— Это всего лишь еще одна случайная рыба, заплывшая в великое море по имени Китай.

Лоа Вэй Фэнь повернулся к Резчику:

— Тебе нужно уехать из Шанхая. Конфуцианец непременно захочет покарать тебя.

— Он уже отобрал у меня мастерскую и все мои работы. Чем еще он может мне навредить?

— Приведи ко мне своего сына, — сказал Лоа Вэй Фэнь.

— И что ты с ним…

— Он отправится со мной и моими сыновьями.

— Куда же?

— Далеко. Подальше отсюда. Туда, где мы будем ждать возвращения священной реликвии. Не спрашивай меня, что это за место, я все равно не скажу тебе.