Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Откуда он вообще узнал про Аликс?

– А это твой папаша постарался, – мстительно сообщил Орлов, бледный как стена, близ которой он был прикован. Наручники хищно вгрызлись в его руки, но он не мог удержаться от злорадной ухмылки. – Ему спасибо скажи. Кортес втерся к нему в доверие, и папаша твой ему все выложил – и про бабу твою, и про выродка твоего.

– А что ж Кортес сам этим не занялся? Почему он послал тебя?

– Никто меня не посылал, – оскорбился Орлов. – Он всего лишь дал понять, насколько больно тебе будет, если с ней что-то случится. И заподозрят в этом – тебя. И ты никогда никому не докажешь, что это не твоих рук дело. Я сделал то, что делал ты, когда убивал моих женщин… и не только моих. А Кортес – всего лишь источник информации.

– Да, любопытно. И что мне теперь с ним делать, с этим источником информации?

– Мне плевать, – проговорил Орлов презрительно. – Делай с ним что хочешь…

– А с тобой – тебе тоже плевать, что будет с тобой?

– Плевать. Ты меня убьешь – не сомневаюсь. Но ты сам сдохнешь, сволочь. Тебе недолго осталось. Жаль, не от моей руки.

– А от чьей? – прищурился Олег. – Не просветишь?

– Обойдешься, – прохрипел Орлов. – Ну, и как ты меня убьешь? Удавишь? Отравишь? Эстет долбаный.

– О да! Я люблю, чтобы все было изысканно. Но ты не заслужил, поэтому будет много крови. Сейчас я отрублю тебе руки, твои грязные руки, которыми ты осмелился прикоснуться к Аликс. А потом отдам тебя на суд Катрин. Она будет решать – жить тебе или подохнуть.

Орлов посерел:

– Что? Ты отрубишь мне руки?

– А ты предпочитаешь, чтобы я тебе кое-что другое отрубил? Хорошая мысль, – казалось, Олега заинтересовала подобная перспектива. Раздумывая, он пошарил под досками у стены и достал небольшой топорик для разделки мяса. – Говори, я даю тебе возможность выбора.

– Ты… ты не посмеешь, – по смертельно бледному лицу Орлова стекали капли пота, а глаза помертвели от страха.

– Еще как посмею, – почти ласково улыбнулся Рыков. – У тебя пять секунд – выбирай, что тебе отрубить: руки или твои паршивые гениталии. Не выберешь сам, отрублю второе по умолчанию. Ну?

– Руки, – прохрипел Орлов, – руки…

– Любой каприз за ваши деньги, – услышал он.

И топор взметнулся над руками Орлова, прикованными к водопроводной трубе. И опустился со свистом, словно нож гильотины…

– Н-да. С одного раза, к сожалению, не вышло. Сноровки нет. Он громко орал. Всех крыс распугал.

Сергей на мгновение представил себе, как Рыков точными, короткими ударами отсекает руки Орлову, как кисти того остаются висеть в наручниках, прикованные к трубе, как его друг – а Орлов был когда-то его другом – кричит от нечеловеческой боли, и черты его лица искажает страдание. Он представил эту картину и содрогнулся. Между тем, Рыков продолжал:

– Потом я перетянул резиновыми жгутами его грабли и перевязал – видишь, какой я заботливый? А потом я его раздел.

– Раздел-то зачем? – ошеломленно спросил Сергей.

– Как зачем? Чтобы он чувствовал себя не только искалеченным, но и униженным – так, как чувствовала себя Катрин тогда, после Тохиного дня рождения. И более того, валяться голым на цементном полу ничуть не приятнее, чем на холодном мраморе.

– Кто дал тебе право? – медленно проговорил Сергей. – Ты…

– Вот только не надо нравоучений, – презрительно скривился Олег. – Никто бы ничего не смог доказать. Даже если б доказали его нападение на Аликс – он бы всего-навсего сел. Я не мог этого допустить. А уж Катрин и вовсе бы не стала давать показания против него.

– Мне осточертело твое сослагательное наклонение, – рявкнул Булгаков – Ты совсем человеческий облик потерял. Зверюга.

– Потрясающе, – Рыков склонил голову набок, с иронией глядя на него. – Почему за все время нашей приятной беседы ни разу не прозвучало имя Алены? Ты ее совсем забыл? Бедная девочка, угораздило же ее…

– Я ничего не забыл, – Булгакову внезапно стало тошно так, что у него впервые в жизни заболело сердце.

– Неужели? – ирония перетекла в сарказм. – На кой ты вообще на ней женился? Ты же ей смертный приговор этим подписал.

– Смертный приговор? – задохнулся Сергей. – Ты что несешь?

– Конечно! Рано или поздно ты бы ее бросил – а для нее это равносильно тому, как если б ты ее убил. Но я не собирался делать за тебя твою работу. Просто так вышло. Извини.

– Извини? – угрожающе повторил за ним Булгаков. – Ты убил ни в чем не повинную женщину, моего ребенка, и я должен тебя извинить?

– Да нет, это так – фигура речи, – губы Олега дрогнули. – Мне твое прощение не нужно. Мне ничье прощение не нужно. Плевать.

– Значит, тебе плевать. И на Алену, и на Антона, и на Катрин… Это тебе руки надо отрубить, а не Орлову.

– От кого-то я это уже слышал, – спокойно улыбнулся Олег. – Как вы все однообразны.

– Однажды тебя поймают, – произнес Булгаков. – И посадят. Надолго.

Олег покачал головой:

– Не поймают. Они меня не видят. И не увидят.

– Кто – они? – сжал зубы Булгаков.

– Ты знаешь, о ком я, – прищурился Олег. – Это ведь они таскаются за мной круглые сутки? А твоя приманка сдохла. Так что, кончай это неблагодарное занятие, друг мой.

– Я тебе не друг, – яростно отрезал Сергей.

– Как скажешь. – Олег встал и снова вынул из кармана руку с пистолетом, – Я так понимаю, наш саммит можно считать завершенным. Я ухожу. А ты – не попадайся мне больше, не то, повторяю, Катрин станет вдовой. И прекрати измываться над ней, гребаный параноик.

Он отступил спиной в высокие кусты и словно испарился. Мокрые ветви с остатками листвы сомкнулись за ним. Булгаков, одеревеневший от холода и отвращения к самому себе, продолжал сидеть на лавке. Наконец, словно очнувшись, достал из кармана телефон и набрал номер Катрин. Не дожидаясь, что она скажет ему, сухо приказал:

– Я сейчас приеду за тобой. Собирайся.

Булгаков нажал кнопку отбоя. И еще один осколок в сердце растаял без следа.

И все же – Булгаков не мог не понимать – что-то надломилось в ней после того, как она пролежала долгие трое суток в больнице – одна, брошенная им, когда он, мучимый – нет, сжигаемый болью – заперся ото всех в своей квартире. Не желая объясняться с ней, с женщиной, которую он любил больше жизни, и которая унизила его недоверием и обманом, он счел за благо устраниться от нее, забыть о ней – конечно же, последнее оказалось невозможным. Замкнувшись в собственном страдании, он не мог больше думать ни о Катрин, ни о ее чувствах. Он уже все решил за нее и, раздираемый на части ревностью и недоверием, понял, что если хочет жить дальше – должен остаться один – без нее, отравившей все его существование словно укус ядовитой змеи. В какой-то момент он позавидовал Орлову, для которого эта губительная страсть закончилась – пускай так страшно и мучительно – но он уже не страдает, пожираемый заживо чувством, которому нет ответа…