Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Черчилль, оставив без внимания суммы репараций, согласился на учреждение комиссии по репарациям, но сказал, что это следует держать в тайне. Сталин согласился: это должно быть тайной.

Сталин заговорил о Франции: она не может рассчитывать на репарации, в войну у нее было лишь восемь дивизий, в то время как Югославия имела двенадцать, а правительство в Люблине располагало тринадцатью.

Трое глав государств согласились с тем, что основные инструкции для комиссии по репарациям определят и подробно обсудят на своем очередном совещании министры иностранных дел и что местом работы этой комиссии станет Москва. Сессия закончилась в 19:45, и три руководителя отправились в свои резиденции, где их ждал ужин.

На ужине в резиденции Франклина Делано Рузвельта присутствовали Маршалл, Кинг, Стеттиниус, Лихи, Макинтайр, Бирнс, Браун, Стив Эрли, Кэтлин и Аверелл Гарриманы и дочь президента Анна. Стеттиниус вспоминал: «Это был сугубо семейный ужин в конце трудного дня»[865].

Сталин работал по совершенно иному графику: он вставал после полудня и работал всю ночь до наступления рассвета. Его окружение было вынуждено приспособиться к такому режиму. Являясь главнокомандующим вооруженными силами страны, он бóльшую часть своего времени проводил с генералами, прежде всего с генералом Антоновым, для разработки военных операций, заслушивал последние сводки с фронта и просматривал последние выпуски военной кинохроники. По вечерам Сталин не упускал случая поговорить с членами своей делегации, чтобы сверить с ними свои впечатления о прошедших днем переговорах, устраивал для своего окружения минимум одну беседу под напитки с закусками, во время которой обращался к каждому по имени (а собиралось более пятидесяти человек), спрашивал и отвечал на вопросы и, как вспоминал Громыко, очень внимательно выслушивал ответы собеседников. Громыко вспомнил один из вопросов Сталина, вероятно, потому что, как ему тогда показалось, ответ произвел впечатление на Сталина. Сталин спросил тогда: «А кто в основном поддерживает Рузвельта в стране, какие социальные слои?»[866] Громыко собрался с мыслями и ответил: «Его внутренняя политика может до некоторой степени ущемлять интересы крупных монополий, и правые экстремисты время от времени выдвигают в его адрес абсурдные обвинения, что он симпатизирует социализму. Но это не более чем пропагандистская уловка тех, кто не хочет, чтобы США поддерживали хорошие отношения с СССР. В настоящее время у Рузвельта как у президента нет конкурентов. Он чувствует себя достаточно уверенно». Громыко увидел тогда, что его слова произвели впечатление на Сталина, поскольку он говорил со знанием дела, как посол в Америке; он подумал также, что эти сведения добавят Сталину уважения и доверия к американскому президенту.

В один из дней, когда Рузвельту нездоровилось и он остался в постели, Сталин, Молотов и Громыко посетили президента. «Мы посидели с ним, – вспоминал Громыко, – наверное, минут двадцать, в течение которых он и Сталин обменивались вежливыми репликами о здоровье, погоде и красотах Крыма»[867]. Когда они вышли, Сталин задумчиво произнес: «За что природа так наказала его? Разве он хуже других людей?»

Вторник, 6 февраля

Нарушив установленное в Тегеране правило не злоупотреблять общением с британским премьер-министром (сделав тогда ставку на упрочение взаимоотношений со Сталиным), Рузвельт пригласил Черчилля и сэра Александра Кадогана отобедать с ним в столовой его апартаментов в Ливадийском дворце. Присутствовали также Бирнс, Гопкинс и Гарриман. Президент вел дружескую беседу, совсем не касаясь политики. Позднее Кадоган писал об этом обеде: «Было очень мило и весело, но это была пустая трата времени»[868].

Тем временем министры иностранных дел обедали на застекленной террасе Ливадийского дворца, откуда открывалась широкая панорама с видом на море.

В этот день Сталин позвонил маршалу Жукову. Об этом позднее писал маршал Василий Чуйков в своей книге «Конец Третьего рейха», слышавший телефонный разговор обоих, поскольку ему посчастливилось в тот момент сидеть рядом с Жуковым. «Где вы и чем занимаетесь?» – спросил Сталин. Жуков ответил: «Я нахожусь в штабе Колпакчи, и здесь же все командующие армиями фронта. Мы планируем Берлинскую операцию». Понимая, что они теперь находятся всего где-то в шестидесяти километрах от Берлина, Сталин сказал: «Вы зря тратите время. Надо закрепиться на Одере, а затем направить все силы на север, к Померании, чтобы соединиться с Рокоссовским и разгромить группу противника “Висла“»[869]. Этим Сталин отложил вступление русских войск в Берлин, он был вынужден принять такое решение, поскольку полагал, что угроза массированного наступления Красной армии на Берлин напугает Рузвельта, а в особенности Черчилля, который всегда с подозрением относился к Сталину.

В 16:00 началась третья пленарная сессия. Рядом с Рузвельтом сидели Болен, Стеттиниус, Гопкинс, Бирнс, Лихи и Гарриман. Окружение Сталина сократилось до шести человек: Молотов, Майский, Гусев, Громыко, Павлов и Вышинский. Сталин курил русские папиросы. Черчилль сидел между Иденом и своим переводчиком, майором Бирсом.

Рузвельт спросил, есть ли какие-либо сообщения от министров иностранных дел, которые встречались каждый день за ланчем. Стеттиниус ответил, что он может доложить о «полном согласии» вставить слово «расчленение» после слова «демилитаризация» в условия капитуляции Германии, но у Молотова есть дополнительная фраза, которую он хотел бы вставить в этот текст. На встрече министров Молотов предложил вставить фразу: «Чтобы обеспечить мир и безопасность Европы, будут приняты меры для расчленения Германии». Теперь он сказал (очевидно, после обсуждения со Сталиным), что он отзывает свое предложение вставить эти слова.

Стеттиниус заявил, что министрам иностранных дел потребуется больше времени, чтобы обсудить вопрос о Франции, о Союзной контрольной комиссии и о репарациях.

Говоря о французской зоне оккупации и выражая общее мнение, Черчилль подчеркнул, что угроза германской агрессии останется, так как будет известно, что через два года американские части отправятся домой, что сделает Францию еще более важным гарантом безопасности: «Великобритания в одиночку не будет достаточно сильной, чтобы защищать западные подступы к Ла-Маншу»[870].

Рузвельт воспользовался возможностью упомянуть о важном значении Объединенных Наций. Он отметил, что, когда он говорит о воинских контингентах, он имеет в виду «на базе нынешних условий»[871]. С образованием международной организации общественность Америки «может изменить свое отношение к вопросу о содержании войск в Европе». И предложил обсудить план создания такой международной организации, согласованный в Думбартон-Оксе. Рузвельт подчеркнул, что он не настолько оптимист, «чтобы поверить в вечный мир, но он действительно верит, что установление мира на пятьдесят лет вполне возможно и достижимо»[872]. Он поручил Стеттиниусу разъяснить позицию США по вопросу о голосовании в Совете Безопасности, который все еще являлся камнем преткновения на переговорах. Стеттиниус вкратце изложил предложения по голосованию, которые президент Соединенных Штатов направил Сталину и Черчиллю в декабре. («Процедурные вопросы» означали, что вопросы могут быть вынесены на обсуждение.)