Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Мы должны оставить ее здесь.

– Что? В этих развалинах? Сестры едва ли моложе Леоны! Здесь же совсем ничего нет. Как они смогут заботиться о ней?

– Мы оставим им немного денег.

– Я не могу вот так просто бросить ее у чужих людей. А вдруг она проснется и не увидит нас рядом? Леона до смерти перепугается, если не будет знать, где она и что произошло с нами.

Александра притянула Леону и уложила верхнюю часть ее тела себе на колени. Голова старой женщины перекатилась на другую сторону. Взгляд Генриха затуманился от ярости. Ну почему он не зажал ей рот и нос на несколько мгновений дольше? Так мало времени нужно было…

– Если мы возьмем Леону с собой, ей конец, – заметил Генрих и едва сдержался, чтобы не расхохотаться над тем, что Александра никогда не узнает, насколько серьезно он говорит. – Давай продолжим поездку в Пернштейн. Я вернусь сюда через несколько дней и проверю, как у нее идут дела. Если она успеет окрепнуть для поездки, я привезу ее в Пернштейн. – «Только вряд ли старуха окрепнет для поездки, – подумал он. – Я возвращусь в Пернштейн, к сожалению, с сообщением, что бедная Леона умерла в монастыре». Генрих понимал, что, как только ему удастся разделить ее и Александру, никто больше не сможет всерьез вредить ему. А если старуха и правда придет в себя через какое-то время и последует за ними в Пернштейн, то он не даст ей даже приблизиться к Александре (при условии, что Александра будет жива, – относительно этого планы Генриха были весьма размыты). Во всяком случае он еще никогда не бросал дела на полдороге, шла ли речь о случайно избежавшем бойни придворном карлике или о старой женщине, которая совершила ошибку, решив взбунтоваться против большей власти.

– Я позабочусь о ней, – продолжал он. – Не волнуйся. Давай поедем дальше. Я сейчас пойду к монахиням и сообщу им, что с этой минуты у них есть питомица.

Он встал, и девушка с сомнением посмотрела на него. По ее щекам катились слезы. Внезапно у него зачесались руки. Ее волосы растрепались и имели свалявшийся вид, лицо было бледным, а глаза потеряли значительную часть своего блеска. Она все еще была красива, но неземной, отстраненный характер этой красоты, свойственный только ей и еще Диане (к слову, у последней она была в тысячу раз сильнее), смазался от забот последних недель и тяжести торопливого путешествия. Ни одна женщина, с которой он когда-либо был знаком, не обладала такой красотой. Он увидел царапину на ее щеке, взявшуюся непонятно откуда, уловил запах ее одежды, которая промокла, снова высохла и опять промокла. Он не мог припомнить, чтобы ему доводилось когда-нибудь чувствовать запах тела Дианы. Он задержал дыхание и заставил себя нежно погладить Александру по лицу. Внезапно ему показалось, что она стала похожа на красотку в дорогом пражском борделе, до того как он начал бить ее: запах пота, покрасневшие от слез глаза, бледный цвет лица… Генрих почувствовал, как у него задрожали пальцы. Она прижалась щекой к его ладони.

– Так будет лучше всего, – объяснил он.

Александра кивнула.

– А зачем вы, собственно, тащите с собой книгу? – спросил Вацлав.

Августин, не сбавляя скорости, пожал плечами.

– Никогда нельзя знать наверняка.

Главный бухгалтер, кажется, вытер и просушил фолиант. Он держал его обеими руками и прижимал к себе, как будто книга имела большое значение, а не представляла собой лишь неопределенную массу чернильных клякс, расползшихся от мочи и кала.

Перед лестницей, которая вела наверх по наружной стене ратуши Нового Места и на деревянной площадке которой объявлялись приговоры, стояли несколько человек, находящихся на разных стадиях скуки. Вацлав думал, что их будет больше. Часто случалось, что процесс тянулся более двух дней, если обстоятельства дела были запутанными или если одна из сторон оказывалась достаточно высокого ранга и необходимо было сделать перерыв, чтобы предоставить время для проведения консультаций и подачи запросов. А вот необычным было то, что в день предполагаемого оглашения приговора под лестницей объявилась только горстка любопытных. Вацлав исходил из того, что имя Хлесль, достаточно известное в городе, сможет собрать большое количество зрителей. Но затем ему стало ясно, что после ареста кардинала было сделано все, чтобы это имя получило дурную огласку.

Они с Августином поднялись по ступеням. Несколько зевак заулыбались и стали показывать на них пальцами. Вацлава это раздражало. Тут из двери вышел часовой и загородил им дорогу.

– Проход закрыт, – скучающим голосом сообщил он.

– Судебные разбирательства – дело общественное, – напомнил ему Вацлав. – Пропустите нас.

– Судебные разбирательства – дело общественное, – подтвердил часовой. – И я не пропущу вас, малыш.

Вацлав, который был бы выше часового на полголовы, если бы на том не было шлема с высоким гребнем и забралом непонимающе смотрел на него. Постепенно до юноши дошло, что перед ним стоит вовсе не обычный городской страж, которого можно было встретить после рабочей смены в одежде ремесленника, рабочего или пекаря. Этот человек был профессиональным солдатом. Вацлав узнал цвета его одежды – они принадлежали Владиславу фон Штернбергу.

– Какой скандал! – воскликнул Августин. Он нагнулся через перила и крикнул, обращаясь к ждущим внизу зевакам: – Вы это слышали? У нас, жителей Праги, отнимают самые элементарные права!

Вацлав не узнавал главного бухгалтера. С момента столкновения с Себастьяном Вилфингом он, кажется, обнаружил, как приятно выступать на стороне оппозиции.

– Не суетись! – откликнулись несколько голосов. – Кого это интересует? Подожди здесь, с нами, и скоро услышишь приговор.

– Судебные разбирательства непременно должны быть открыты общественности, – повторил Вацлав, глядя в глаза часовому. – Иначе приговор можно оспорить.

– А общественность присутствует, малыш, – ответил ему часовой. – Судья привел свою собаку. А теперь исчезните, если хотите спуститься по лестнице на ногах, а не на собственной заднице.

Вацлав и Августин переглянулись. Их начала охватывать паника. Вацлав прочитал в глазах своего спутника желание просто оттолкнуть часового и прорваться в зал судебного заседания силой. Он взял его за рукав и потянул обратно вниз.

Лицо Августина потемнело.

– Какая наглость! – воскликнул он. – Вы просто насмехаетесь над символами. Собака!

– Да ладно тебе! – заметил один из зрителей, который, судя по всему, имел опыт в судебных делах. – До тех пор пока у них там есть собака, они правы. И с этим ничего не поделаешь.

– Это кобель судьи, – добавил другой. – Он здоровый, размером с двух нормальных псов. А если привести корову, то можно считать, что обеспечено присутствие общественности на коронации императора.

Зеваки весело захихикали.

– Почему вы допускаете подобное? Неужели вам это нравится? – возмутился Августин.