Бессмертный избранный - София Андреевич

— Да, — снова говорит Л’Афалия. — И он злой. Ярости.

Я, наконец, отпускаю Унну и отступаю назад — дальше, еще дальше. Наше время кончилось, еще не начавшись, но мне некогда сожалеть о потере того, чем я даже не владел.

— Я пойду к воинам, — говорит она тихо. — Если тот, на снегу, еще жив, я попробую помочь.

Она едва не сталкивается в дверях с моим отцом, поспешно кланяется и убегает прочь, словно боится, что он ее остановит. За окном я слышу голоса, видимо, воины поспешили на помощь тому, сгоревшему. Звуки как будто вплывают в сонную вместе с голосом нисфиура, который интересуется, что случилось.

Теперь в этом доме главный он, а не фиур. И перед ним людям Шинироса придется держать ответ.

— Те двое воинов начали покрываться льдом прямо у нас на глазах, — говорит он, глядя на меня. Л’Афалии отец словно не замечает, хотя взгляд его на мгновение задерживается на ее руке, сжимающей запястье теперь уже спокойной Инетис. — Один загорелся на улице, и снег не помог затушить его пламя. И что это было за сияние? Мы чуть не ослепли. На нее не подействовала игла?

— Инетис ты усыпил, но не ребенка, — говорю я. — Это его магия вышла наружу.

Он хмурится.

— Ее надо заглушить. Если посреди дороги она вздумает сделать такое, мы вряд ли сможем довезти ее до Асморы в целости и сохранности.

Он прав, но не могут же они воткнуть в Инетис еще одну боевую иглу? Даже для сильного воина это было бы много.

— Избранный не действует яд, — вмешивается Л’Афалия. — Если слишком много, Инетис умрет. Если мало — она не умрет, но он страдает. Ей скоро родить.

Правитель смотрит на нее.

— Я не разрешал тебе говорить, повитуха. Для женщины чужого народа ты очень болтлива.

Он кивает мне:

— Ты поедешь сопровождать их. Я останусь здесь. Ты все равно больше не можешь держать меч. Фиур сказал мне о твоем ранении, так что тебе лучше уехать.

Лицо обдает жаром, я открываю рот, чтобы возразить, но закрываю его, когда понимаю, что отец прав.

Рука после ранения еще не заросла — и Унна сказала мне еще в лагере, глядя прямо в глаза, что ей уже не стать прежней. Она дала мне мазь, которой я мажу рану каждый день, но меч держать этой рукой еще очень тяжело, а друс я даже не могу оторвать от земли. Единственное оружие, доступное мне сейчас — это боевые иглы, но толку от этого оружия в ближнем бою мало, а голыми руками зеленокожих, и уж тем более, побережников, не одолеть.

— Как скажешь, отец, — говорю я сквозь зубы, и он удовлетворенно кивает.

— Собирайся. Твое дело не менее важно для Асморанты, син-фиоарна. Ты отвезешь в безопасное место мою жену и моего второго ребенка.

Я выхожу из сонной Инетис, кипя о злости — и снова и снова говоря себе, что другого и не следовало ожидать. Отец не оставит вместо себя воина, который не может держать меч, это неправильно. Асморанта может называть его сумасшедшим, но трусом не назовет. Мне придется сопровождать их, и теперь, как никогда, я надеюсь на то, что Инетис все-таки придет в себя и перенесет их подальше отсюда. Я хочу сражаться за свою землю и, если потребуется, умереть.

Воины помогают Унне втащить в дом обгоревшего воина, и она кивает в ответ на мой взгляд. Он жив, и надежда есть. И я почему-то верю, что спасти его можно.

Я выхожу в ночь. Черь снова появилась на небе, и в ее золотистых лучах снег кажется объятым золотистым сиянием. Двойка, запряженная в повозку, которая должна будет вывезти Инетис из Шина, лениво жует сено и фыркает, выпуская из носа клубы пара.

Не знаю, сколько времени я провожу здесь, погруженный в свои мысли. Их слишком много: Унна, отец, Инетис, ребенок… Если подумать о том, что мой еще не родившийся сын сейчас едва не убил троих, становится не по себе.

Если подумать о том, что Унна и я проведем вместе еще несколько дней пути до Асморанты…

Легкий переливчатый звон наполняет воздух, и я оказываюсь выброшенным из облака мыслей, как рыба из сетей рыбака — на берег.

Я узнаю его сразу, хотя и не слышал никогда, ибо бить в вестную чашу в мирное время в Шиниросе, да и во всей Асморанте считается дурной приметой. Звон едва слышен, но он должен разноситься далеко, забегать в каждый дом и в каждое ухо, пробираться в каждый друс — во времена магии так и было, и вестные чаши будили оружие, готовя его к бою. Теперь же это просто звон, очень чистый и ясный, и золотистая Черь, словно почувствовав неладное, вспыхивает на черном ночном небе ярким светом.

До конца ночи еще далеко, и она еще успеет увидеть на снегу своих мертвых детей.

Сегодня их будет много, ибо звон может говорить только об одном.

Войско побережников добралось до Шина.

Я вижу летящего по дороге верхового на взмыленной лошади — это тот воин, что отправился за Цилиолисом. Он вернулся быстро и он один, и я почти знаю о том, что он хочет мне рассказать, потому что звон становится все громче, подхватываемый чашами по краю города, разнося весть о том, что идет враг.

— Вестные чаши, — говорит, стоя рядом со мной, неизвестно откуда взявшийся Асклакин. — Передовые заметили побережников.

И громко сыну:

— Барлис! Седлайте коней! Немедленно!

А всадник уже рядом с нами. Он соскакивает с лошади, едва не упав после неловкого приземления, и выпрямляется, шаря глазами вокруг. Он ищет нисфиура, но по моему знаку докладывает и мне:

— Цилиолиса нет в лекарском доме. Все лекари сегодня ушли к укреплениям.

Я машу рукой, показывая, что все понял и можно не продолжать. Конечно же, Цилиолис ушел на передовую, уверенный в том, что если начнется бой, его всемогущая сестра раскинет над городом щит, который отбросит зеленокожих прочь.

— Он удивится, когда поймет, что помощи нет, — бормочу я вслух, и воин приподнимает брови, показывая, что не понял. — Ты хорошо справился, воин. Возвращайся к своему отряду. Ты знаешь, где он?

Мой вопрос почти вежливый, и я уже готов направиться к конюшне за лошадью и даже не слушаю ответ, пока не улавливаю в нем имя.

— О чем ты, воин?

— Что будет с Унной? — повторяет он, глядя на меня. — Она останется здесь или будет помогать лекарям?

На какой-то миг я теряюсь, не зная, что ему сказать.

Вокруг нас уже полно воинов, много огней и голосов, заполняющих воздух. Я вижу Барлиса, он пробегает мимо меня, на ходу застегивая теплый корс, вижу отца — он лишь взглядом чиркает по мне и фиуру — и Асклакин отходит за ним следом, принять приказ и проводить своего сына в путь, который может стать для него последним.

— Я могу отвезти ее в лекарский дом, — говорит воин, и я киваю, понимая, что это — единственное верное решение.

Инетис теперь не сможет уехать — ее храбрый и самонадеянный брат уже на другом конце города, глядит в глаза приближающемуся врагу и ждет, пока над головой появится золотистое сияние щита. Я не могу погрузить их с Унной в повозку и стегнуть лошадей кнутом, увозя правительницу и двух ее детей от опасности. Мы выберемся за пределы Шина — и Инетис умрет от сильнейшей боли.