Инженю - Александр Дюма

Где располагалась эта нора?

В квартирке на улице Бернардинцев.

Вот почему она совершенно естественно всплыла в памяти Ретифа.

Как бы он ни привык за месяц к роскоши и комфорту дома Ревельона, романист не забыл о своих радостях и печалях независимого человека; и те и другие были неразрывно связаны с воспоминаниями об этой бедной квартирке, — вот почему Ретиф, покопавшись в памяти, сразу подумал о ней.

И почти машинально, словно никогда с ней и не расставался, он направился к старому жилищу.

Еще не совсем стемнело, когда он туда добрался. За неимением консьержа — в те времена их еще не было в большинстве парижских домов — один из жильцов спустился вниз на стук молоточка и открыл ему дверь; владелец дома, живший на втором этаже, куда поднялся Ретиф, выслушал не только с любопытством, но и с интересом, рассказ о событиях дня, и, поскольку Ретиф всегда очень аккуратно вносил квартирную плату и съехал из дома, не задолжав никому ни су, владелец пошел навстречу его желаниям и предложил занять его старую квартиру, которая оставалась свободной, на что романист и согласился.

Домовладелец даже сделал больше: поскольку в квартире совершенно не было мебели, он зашел в доверчивости так далеко, что предоставил в распоряжение Ретифу два стула — один для него, другой для его дочери — вплоть до того времени, когда Ретиф с помощью своего книготорговца обзаведется новой обстановкой.

И Ретиф снова поднялся на пятый этаж, неся в одной руке свечу, а в другой стул, тогда как хозяин нес второй стул.

Войдя в квартиру, владелец не преминул обратить внимание бывшего жильца на то, что он, воспользовавшись его отсутствием, поклеил новые обои; кстати, этого он не сделал во времена Ретифа, хотя тот часто просил его об этом, ибо старые обои свисали со стен клочьями.

Это были те чудовищные серые обои, какими домовладельцы взяли привычку оклеивать квартиры на четвертых и пятых этажах.

Ретиф стал расхваливать новые обои, так как очень хотел, чтобы домовладелец в придачу к двум стульям одолжил ему еще и стол.

Воздадим должное домовладельцу, который сразу же откликнулся на его просьбу и предложил Ретифу спуститься вниз, чтобы самому выбрать подходящий стол.

Ретиф сошел вниз и взял совсем простой, но украшенный двумя ящиками стол; потом он по-прежнему с помощью хозяина поднял стол на пятый этаж.

После этого домовладелец удалился, предложив оказать Ретифу и другие услуги.

Ретиф проводил его до двери, поклонился, подождал, пока тот спустится на этаж ниже, вошел в комнату, закрыв за собой дверь, выдвинул оба ящика стола и высыпал туда шрифт, который он принес в карманах.

Потом Ретиф, успокоившись при мысли, что больше ничто не будет мешать ему работать, принялся расхаживать взад и вперед по комнате, ожидая дочь и ничуть не сомневаясь, что она вернется с минуты на минуту (свою Инженю он знал прекрасно).

Однако время шло и шло.

Но Ретиф, человек с воображением, предполагал все что угодно, оправдывая опоздание дочери: горе девиц Ревельон, которым пришло на помощь нежное сердце Инженю; одиночество, в каком оказались бедные девушки; преграды на улицах; расстояние в два квартала; наконец Ретиф даже вспомнил об опасностях.

Однако больше всего его успокаивало присутствие в доме Оже: муж позаботится о жене и благодаря его защите Инженю, несомненно, придет с минуту на минуту живой и здоровой.

Пробило половину десятого, но Ретиф не испытывал особой тревоги.

Кстати, он, чтобы напрасно не терять время, принялся набирать несколько страниц о пожаре и разграблении дома Ревельона; он не мог дать исторически правдивых рассказов, ибо свобода прессы тогда еще отнюдь не была достигнута; опасаясь, впрочем, снова разжечь накалом сиюминутных страстей горестный и чересчур реальный пожар бунта, Ретиф искал и нашел остроумный способ рассказать обо всем, что произошло, описав пожар в загородном замке. Грабителей он заменил сельскими жителями в стоптанных башмаках, кассу чердаком для фуража, цеха назвал ригами и создал очень трогательный рассказ о том, как рухнули объятые пламенем овчарни, и о том, как жалобно блеяло стадо; наконец, он превратил Ревельона в злого сеньора, что несколько оживило его новеллу.

Ретиф, как известно, не писал, а набирал свой текст; он уже был полностью захвачен работой и начинал забывать о настоящем пожаре во имя пожара выдуманного, забывать о Ревельоне и даже об Инженю, когда дверь открылась и в комнату как вихрь ворвался обливающийся потом, запыхавшийся мужчина.

Ретиф, обернувшись на шум, поднял голову и увидел Оже.

Оже был бледен; с темными кругами под ввалившимися глазами, он прерывисто дышал; ноги у него дрожали, волосы растрепались: было видно, что ему пришлось много пробежать, и казалось, будто он хочет бежать дальше, как будто эта комната с ее четырьмя стенами не стала для него препятствием, а была безграничной равниной.

— Вы! Вы живы! — вскричал Оже, бросаясь к Ретифу, чтобы его обнять.

— Конечно, жив, — ответил старик. — Разве не меня вы разыскивали?

— Вас…

— И вы догадались, что я вернулся снять прежнюю квартиру?

— Я догадался, да… — пробормотал Оже.

— Но вы ведь не один? — спросил встревоженный Ретиф;

— Что значит не один?

— А как же… Инженю?

— Увы!

— Где она?

— Не спрашивайте! — воскликнул Оже, разыгрывая безутешное горе, и сел, вернее рухнул, на второй стул.

— Инженю! Инженю! Где Инженю? — все с большей настойчивостью спрашивал несчастный отец.

В ответ на этот вопрос Оже испустил даже не вздох, а вопль.

Ретиф насторожился и спросил:

— Что с вами?

— Ах, бедный отец! — простонал Оже.

— Говорите же.

— Инженю…

— Что?

— Если бы вы знали!..

Ретиф оторвался от наборной кассы и встал со стула.

Он почувствовал, как на него повеяло ветром несчастья, словно взмахнула крылом птица зловещих предзнаменований.

Оже продолжал вздыхать и жалобно всхлипывать.

— Говорите! — приказал Ретиф с той чисто спартанской твердостью, какую обретали, обретают и будут обретать в своей душе при приближении великих бед те, кто напрягает все силы своего духа, то есть собственной души.

— Вы хотите, чтобы я вам сказал?

— Да, скажите, где она? — настаивал Ретиф.

— Я не знаю.

— Как!? Вы не знаете, что с моей дочерью? — вскричал старик, охваченный ужасом.

— Нет!

Ретиф пристально посмотрел на зятя.