Родина - Фернандо Арамбуру

– Доктор, меня пытали. Очень болит вот тут. Наверняка что-то сломано.

Знал бы этот парень, как люди из его банды поступили с моим отцом. В голове у меня словно пронесся ураган. Потому что я, понятное дело, не каменный. И Нерея на другом конце телефонного провода сказала, что понимает его и не знает, как бы сама поступила на месте брата, наверное, точно так же.

Он видел перед собой больного. Вот кем был для Шавьера парень, чье тело требовало врачебной помощи. А что успели натворить это тело, эти лицо, грудь, руки и ноги, доктора не касается. Сейчас не касается. А когда он сделает свое дело – или через несколько часов после того, как сделает, или завтра, – этот вопрос наверняка живо его заинтересует. Более того: лишит сна.

За открытой дверью были слышны голоса и шаги гвардейцев. Шавьер спросил того, кто был ближе других, нельзя ли закрыть дверь. Из коридора ответили, что нет, нельзя. Вполне вежливо, надо сказать, ответили. Судя по всему, белый халат внушал им уважение.

– Поймите нас правильно, мы не должны спускать с него глаз.

Как только Шавьер увидел пациента голым до пояса, любые соображения личного порядка отодвинулись на задний план. Раздеться больному помогали две медсестры. Сам он этого сделать не мог. Оставили его в одних трусах. Террориста, боевика ЭТА и, вне всякого сомнения, убийцу. Так Шавьер думает сейчас. А в тот миг он думал только о том, что должен как следует выполнить свою работу.

Нерея:

– Черт тебя побери, Шавьер, ну и выдержка у тебя.

– Зря ты так думаешь. Я всего лишь выполняю свои обязанности. За это мне и платят.

Синяк под глазом у террориста подготовил Шавьера к тому, с какими травмами и повреждениями ему придется иметь дело. Когда боевик остался совсем голым – а в конце концов пришлось снять и трусы, – на теле обнаружилось множество ушибов. По левому боку тянулась огромная опухоль – от верхней части лопатки до бедра, что сразу заставляло заподозрить серьезное внутреннее повреждение. Происхождение? Шавьеру не вменялось в обязанность выяснять это, хотя только слепой не догадался бы, откуда взялись болячки и ссадины на коленях и лодыжках. Доктор велел незамедлительно отправить больного в центр интенсивной терапии.

Капитан:

– Вы уверены?

А чего он ждал? Что мы тут налепим ему несколько полосок пластыря и опять отдадим им?

– У него подкожная эмфизема. Возможно, сломано ребро и обломок проткнул легкое. Придется провести соответствующее обследование, но заранее могу сказать, что состояние больного тяжелое.

– Как вам хорошо известно, этот больной – террорист и находится под арестом. И требует строжайшего надзора. Но это в равной степени причинит неудобства и всем тем, кто будет заходить в палату, куда его поместят.

А мне-то какое дело? Но Шавьер, естественно, не сказал ни слова. Как если бы ему и в самом деле было безразлично. Он протянул вперед открытые ладони, словно доказывая свою невиновность:

– Я всего лишь выполняю свои обязанности.

– А мы – свои, и пошел бы ты к такой-то и такой матери.

Такая наглая, казарменная грубость, которая сопровождалась еще и пронзительным взглядом, напугала Шавьера. Больше ему разговаривать с капитаном не хотелось. Он уже думал о том, как, оставшись один, примет свой обычный антидепрессант. Машинально глянул на часы. Этот жест словно возводил незримую стену между ним и гвардейцем. И вдруг Шавьер вспомнил про Биттори. Почему? Если бы не она, он сейчас занимался бы медициной за много километров отсюда, может, даже на другом континенте, в тех неведомых землях, куда уехала Арансасу. Но я не могу оставить мать одну.

Ему было доподлинно известно, что по указанию дежурного суда Сан-Себастьяна проводится расследование на основании заключения судебно-медицинской экспертизы. Шавьер написал и свое заключение по результатам обследования: множественные ушибы, перелом девятого левого ребра, ушиб легких, гемопневмоторакс с левой стороны, гематома левого века с выраженным отеком, подкожная эмфизема в области таза; множественные кровоподтеки и ссадины на обеих ногах. Все это он изложил с помощью коротких, равнодушных фраз. Подчеркнул, что пациент был доставлен агентами гражданской гвардии, чтобы в больнице были оценены повреждения, полученные после задержания. Пациент заявил, что повреждения получены в результате ударов кулаками и ногами по голове, груди, животу и нижним конечностям. Закончив писать и решив не перечитывать (против своей привычки) готовый текст, он поставил дату и подпись.

Три дня спустя состояние пациента стабилизировалось. Тогда же Шавьеру сообщили, что с ним желает поговорить какой-то мужчина. Шавьер не хотел принимать его в своем кабинете. Там бывает труднее избавиться от всякого рода навязчивых типов. Кроме того, на столе стоит фотография отца, и Шавьеру неприятно, когда ее видят посторонние. А еще не исключено, что в кабинете попахивает коньяком. Короче, он вышел в коридор.

Его ждал мужчина тридцати с лишним лет с багровым лицом, крупного сложения и, пожалуй, страдающий диабетом – в этом я был почти уверен. Брат террориста, явившийся поблагодарить меня. Шавьер: не за что. Как и капитану гражданской гвардии, визитеру он сказал, что всего лишь выполнил свои обязанности.

Шавьер сразу же понял, что толстяк пришел в больницу не только ради благодарностей. Он добивался, чтобы врач подтвердил, что его брат подвергался пыткам:

– Как вы считаете?

И Шавьер всего лишь повторил в более доходчивой форме содержание своего заключения, и его ответ на следующий день появился в “Эгине” и был преподнесен как заявление, сделанное специально для газеты.

Нерея по телефону:

– Ты должен был сказать, что ЭТА убила нашего отца. Представляешь, какую бы рожу он скорчил?

– Я был тогда слишком усталым. Мне это не пришло в голову.

– Еще остается под вопросом, был он или нет братом террориста.

– Знаешь, у меня сразу появилось подозрение, что никакой он не родственник. Но матери мы не скажем ни слова, ладно?

– Разумеется. Мы же не сумасшедшие.

Как-то раз они обсуждали этот вопрос, сидя втроем за столом, через несколько лет после гибели Чато. Какой вопрос? Посещать или нет встречи жертв терроризма? Нет, никогда. В этом пункте между матерью, братом и сестрой царило полное единодушие.

Биттори:

– Я свое горе выставлять напоказ не собираюсь. А вы поступайте как знаете.

Именно Нерее пришло в голову сравнить это с тлеющими у них в душе углями:

– И каждый должен сам выбрать способ, который поможет постепенно эти угли остудить.

А мать добавила: если на угли подует ветер, пламя разгорится снова. На самом деле каждый из них троих, хоть они и не признавались в том друг другу, после очередного теракта с новой силой чувствовал внутренний ожог.