Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

Павлов, секретарь ЦК Шенин, руководитель аппарата президента Болдин и сошки помельче — окажутся на одном из объектов ПГУ, то есть в гостях у Крючкова. Решат направить в Крым к Горбачеву своих людей, чтобы проинформировать президента о крайне сложной обстановке в стране и просить его ввести чрезвычайное положение.

Янаев, как он уверял впоследствии, и об этом ничего не знал. И только 18 августа, то есть менее чем за сутки до начала военного переворота, его пригласили в Кремль в кабинет главы правительства, чтобы ввести в курс дела и предложить возглавить силовую акцию.

Кстати, и на это важное совещание он приехал из-за стола: выпивал со старым другом у него дома. Да и потом Янаев, похоже, не просыхал, все помнят телевизионные кадры с пресс-конференции 19 августа, где у вице-президента тряслись руки.

Мог ли переворот, возглавляемый такими людьми, иметь успех?

Яковлев 16 августа в той самой моссоветовской комнате встретился с обозревателем «Литературной газеты» О. Морозом.

Естественно, и у них разговор сразу пошел об угрозе переворота и шансах его устроителей. Журналист вспоминает:

Задаю прямой вопрос:

− А вы считаете, что у них нет потенциала для такого переворота?

− Потенциал-то есть, но ведь это надо с народом драться, прибегать к насилию, проливать кровь. И я убежден: это не закончится их победой. Вот этого-то они и боятся. Я думаю, они все-таки не уверены в своей победе. Хотя попытаться затеять какую-то драку могут. Используя какую-то провокацию, какое-то недовольство. Спекулируя на этом, разжигая эмоции. Ведь любая революция, — скажем, в ХХ столетии, − начиналась с пустых кастрюль.

Никакого недовольства путчистам не потребовалось, они придумали другой сценарий.

В своих прогнозах насчет возможного переворота Яковлев тогда опирался не только на анализ ситуации, но и на свою интуицию опытного человека, опытного политика, на свои предчувствия.

− Сейчас какое-то непонятное затишье… Может быть, связанное с августовскими отпусками. Но такие затишья меня настораживают. В целом же, чем ближе к концу, тем раненый зверь становится опаснее.

Интересуюсь, как, по его мнению, владеет ли Горбачев ситуацией? В частности, остаются ли под его контролем армия, МВД, КГБ? Последние события в Прибалтике, Закавказье заставляют усомниться в этом.

− Вы знаете, я не располагаю ни малейшей информацией конкретно по этому вопросу, − признается мой собеседник, − но у меня лично такое представление, что существует какая-то сила, которая вроде бы всем этим командует…

Никакого контроля со стороны Горбачева над силовыми структурами к этому моменту уже, конечно, не было. Пройдет лишь трое суток, и руководители армии, КГБ, МВД − Язов, Крючков, Пуго − предстанут перед честным народом как главные мятежники − члены ГКЧП.

− Неужели, − удивился я, − вы, будучи старшим советником президента, не говорили с ним об этом?

Он ответил как-то невнятно:

− Ну почему же? Почему же не говорил?

− И каково его мнение?

Яковлев ушел от ответа…[354]

Десять лет спустя О. Мороз опять встретится с Яковлевым и задаст ему тот же вопрос: что именно вызывало у него тревогу в те августовские дни, предшествующие танкам в Москве? Теперь Александр Николаевич ответит так:

Понимаете, в политике иногда происходит интересная вещь: фактов нет, а опыт что-то такое подсказывает, где-то какой-то колокольчик «динь-динь-динь»… что-то не то творится. К тому же лично у меня тогда к этому была несколько повышенная чувствительность. […]

Так вот, по сократившемуся числу звонков, по тому, как меня начали избегать, стало ясно: что-то готовится. Забавно, не правда ли: оказывается, по каким-то нюансам в поведении клерков, по едва заметным изменениям в их холуйской, лакейской чиновничьей психологии можно догадаться о грядущих серьезных катаклизмах в государственной жизни. Для тех, кто хорошо изучил эту психологию, прийти к такой догадке не составляет труда[355].

И снова Мороз задал ему вопрос о реакции Горбачева на те предупреждения, которые шли от Яковлева.

…Я ему сказал, что будет переворот. А он мне: «Саша, брось ты. Ты переоцениваешь их ум и храбрость». Ничего я не переоценивал. Я знал их всех как облупленных[356].

И дальше журналист размышляет: что это было со стороны президента? Легкомыслие? Или он сам каким-то образом был втянут в заговор: понимал, что никаким другим способом, кроме как силовым, Союз уже не спасти? Если так, то, возможно, Горбачев в насильственных действиях, как всегда, участвовать не пожелал, но позволил попытать счастья на этом пути «соратникам», дескать, валяйте, пробуйте, получится так получится, не получится − не обессудьте…

Сторонников этой версии сильно в ней укрепило и то, что, вернувшись из Крыма после подавления путча, Горбачев бросил журналистам, ожидавшим от него искреннего, честного, подробного рассказа о том, как все случилось, иные слова: дескать, все равно всего я вам не расскажу…[357]

А что делал 18 августа герой нашей книги? Вечером у себя дома он обсуждал с Анатолием Собчаком текст того самого «открытого письма коммунистам», в котором предупреждал об опасности правого реванша. Предполагалось назавтра передать этот документ для опубликования в печати.

Но завтра в Москву вошли танки.

Разумеется, в том случае, если бы все цели военного переворота были достигнуты, Яковлева ждала бы незавидная участь. Его фамилия значилась в том крючковском списке из 75 лиц, которые «активно влияли на формирование общественного мнения», а потому подлежали санкциям. Каким санкциям — об этом можно только догадываться. В нашей стране революции (равно как и контрреволюции) бескровными не бывают.

Дома с супругой Ниной Ивановной. [Из архива Л. Шерстенникова]

С внуком и внучкой. Начало 1991. [Из архива Л. Шерстенникова]

Надпись, сделанная А. Яковлевым на обшивке салона «Жигулей» Л. Шерстенникова. 19 августа 1991. [Из архива Л. Шерстенникова]

А потому легко себе представить состояние Александра Николаевича Яковлева и его супруги Нины Ивановны, которые, проснувшись утром 19 августа, увидели по телевизору балет «Лебединое озеро», а следом услышали первые указы гэкачепистов.

Яковлев хоть и предупреждал всех о грядущем путче, однако никаких мер по обеспечению собственной безопасности заранее предпринимать не стал. Скрываться ему было негде.

И вот ведь что удивительно — в тот день на выручку ему пришел обыкновенный советский гражданин, правда довольно известный в узких