Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

«принятии контроля над предприятиями на основании существующего в Англии правительственного контроля» русским правительством… «Мотивы просьбы: серьезность положения промышленности», «возможность, что много предприятий закроется»… Срок контроля: пока не наладится общее положение и, во всяком случае до окончания войны»[2513].

Провал всех попыток мобилизации промышленности привел ко все более углубляющемуся развалу экономики: «среди владельцев заводов, — сообщала 3 сентябре 1917 г. «Торгово-промышленная газета», — наблюдается значительная потеря интереса к делу из-за трудностей с обеспечением сырьем, топливом и материалами, необходимыми для работы. Все это прокладывает путь к скорому закрытию заводов»[2514]. Для рабочих закрытие заводов было равносильно смертному приговору, поскольку все они вместе с семьями оказывались на улице без средств к существованию.

Рабочие попали во все сжимающиеся экономические тиски, где с одной стороны их давила угроза потери работы, с другой стремительно теряющая свою реальную стоимость зарплата. Борьба за работу и зарплату превращалась для них в борьбу за выживание. Это вело к крайней ожесточенности борьбы с работодателями, которая принимала все более радикальные формы: 20 сентября Временное правительство получило телеграмму из Харькова: «Часть рабочих фабрики «Дженерал электрик компани»… арестовала всех членов высшего руководства и потребовала согласиться на повышение заработной платы… рабочие фабрики Герлаха и Пульста последовали примеру товарищей и арестовали свою администрацию на двенадцать часов. Сегодня, 20 сентября, арестовали администрацию Харьковского паровозного завода…[2515]. Такие телеграммы начали приходить регулярно, вспоминал Чернов: «Самыми тревожными были телеграммы из Донбасса; владельцы донецких шахт жаловались: «Шахтеры совсем обезумели»[2516].

«Теперь два непримиримых лагеря стояли лицом к лицу, и буфера между ними больше не было, — отмечал Чернов, — Один лагерь говорил: никакого ограничения прав владельца, никакого вмешательства правительства в отношения нанимателя и нанимаемого и «никаких советов и комитетов». Другая точка зрения была лучше всего сформулирована в выступлении делегата от Путиловского завода, который поднялся на трибуну Петроградского совета с винтовкой в руке и крикнул: «Сколько мы, рабочие, еще будем терпеть это правительство? Вы собрались здесь, чтобы болтать и соглашаться с буржуазией. Если так, то знайте, что рабочие больше терпеть не намерены. Нас на Путиловском заводе тридцать тысяч, и мы знаем, что нужно делать. Долой буржуазию!»[2517]

Но буржуазия на уступки не шла, она верила, «что даже временный переход власти к большевикам ничего не изменит: при большевиках демократия обанкротится еще быстрее, «костлявая рука голода» покончит с рабочими и заставит их вернуться на фабрики, опустив голову (Из выступления П. Рябушинского[2518]). Как жестоко они просчитались! — восклицал Чернов, — В рабочих созрела мрачная внутренняя решимость вытерпеть любые трудности и голод, лишь бы прогнать своих хозяев, один вид которых вызывал у них злобу… Это был странный героизм отчаяния. Отчаяние плохой советчик, но сопротивляться ему невозможно, потому что оно плодит фанатиков»[2519].

«Промышленно-феодальный максимализм, абсолютная власть фабрикантов создали свой антипод — максимализм экспроприации, абсолютизм пролетариев, которые понимали социализм упрощенно, видя в нем одновременную конфискацию всех фабрик, немедленное изгнание владельцев и их замену всесильными фабричными комитетами»[2520]; «Если большевизм выковали Ленин, Троцкий, Зиновьев и иже с ними, то дорогу ему, — приходил к выводу Чернов, — проложили вожди промышленников фон Дитмар, Тикстон и Рябушинский»[2521].

В российском промышленном классе, подтверждал Н. Бердяев, «инстинкты национальной творческой производительности» еще не возобладали «над инстинктами стяжательства и нечистого обогащения», что делает его неготовым к свершению «исторического общенационального дела»[2522]. «Русская буржуазия нечаянно и неосознанно сама покончила с собой; — приходил к выводу Чернов, — большевики нанесли ей лишь coup de grace [смертельный удар, прекращающий страдания и нанесенный из милосердия] и, если так можно выразиться, оказали профессиональные услуги могильщиков»[2523].

* * * * *

Тактической целью большевистской революции, Ленин в 1905 г. выдвигал установление буржуазно-демократической республики с объединенным социал-демократическим Временным правительством во главе[2524]. На этом этапе развития, изначально, большевики даже не ставили себе целью прямого вмешательства в производство.

Однако в 1917 г., под влиянием стремительно углубляющегося развала экономики и промышленности, взгляды Ленина на текущие задачи революции претерпели серьезной изменения. Положение требовало принятия срочных мобилизационных мер, и именно им были посвящены «Апрельские тезисы»: «Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, — указывал в них Ленин, — а переход тотчас лишь к контролю со стороны С. Р.Д. за общественным производством и распределением продуктов». Большевистская декларация от 1 сентября дополняла, что в экономическом плане их «политика будет основываться на следующих принципах…: трудовой контроль над всей продукцией и распределением согласно шкале, охватывающей все государство; национализация наиболее важных отраслей промышленности…, жесткое налогообложение на все большие инвестиции в собственность и конфискация военных доходов…»[2525].

«Трудовой контроль» являлся лишь радикальной мобилизационной мерой, которая была неизбежным следствием полного провала всех попыток царского и Временного правительств организовать государственный контроль — осуществить милитаризацию экономики во время войны. Распределение, национализация ключевых отраслей и жесткое налогообложение военных прибылей не были изобретением большевиков, а являлись частью мобилизационной политики всех стран принимавших участие в мировой войне.

Как таковая, «широкая национализация промышленности не была… частью первоначальной большевистской программы, — подчеркивал в своем фундаментальном труде британский исследователь Советской России Э. Карр, — и, хотя на ВСНХ были официально возложены полномочия «конфисковать, реквизировать и секвестровать», первые шаги на пути к национализации были неуверенными и спотыкающимися. В самом начале национализация рассматривалась не как некая цель, которая желательна сама по себе, а как реакция на особые обстоятельства…»[2526].

Эти особые обстоятельства проявились уже в первые же месяцы после Октября, когда в промышленности «большевиков ожидал на заводах, — отмечал Э. Карр, — тот же обескураживающий опыт, что и с землей, Развитие революции принесло с собой не только стихийный захват земель крестьянами, но и стихийный захват промышленных предприятий рабочими. В промышленности, как и в сельском хозяйстве, революционная партия, а позднее и революционное правительство оказались захвачены ходом событий, которые во многих отношениях смущали и обременяли их, но, поскольку они представляли главную движущую силу революции, они не могли уклониться от того, чтобы оказать им поддержку»[2527].

«Это было одно роковое сцепление обстоятельств», подтверждал один из меньшевистских лидеров А. Мартынов, «борьба пролетариата с саботажем капиталистов, вылившаяся в эпоху Керенского в стихийную борьбу за рабочий контроль, в первые месяцы октябрьской революции приняла форму столь же стихийного массового захвата рабочими фабрик, вплоть до самых маленьких. Захватывая фабрики, рабочие не понимали всей сложности и всей трудности экономических задач, которые стояли перед ними…»[2528].

Стихийный захват фабрик и заводов рабочими означал «переход управления в руки