Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек

если мы затеем драку, то много наших ребят, которые никому не сделали ничего дурного, получат пулю.

Мак поставил на ящик недоеденную фасоль.

– Послушай, – сказал он, – во время войны каждый генерал знает, что среди его солдат будут потери, и готов к этому. Сейчас мы тоже на войне. Если мы убежим и не примем бой, то потеряем плацдарм. – На мгновение он прикрыл рукой глаза, а затем продолжил: – Лондон, это зверская ответственность. Я знаю, как мы должны поступить, но главный тут – ты и, ради Христа, делай как хочешь. Не заставляй меня брать всю вину на себя.

– Да, – невесело согласился Лондон, – но ты в таких вещах разбираешься. Думаешь, мы должны вступить в бой? Ты правда так считаешь?

– Да, считаю, что должны.

– Ну и к черту тогда, бой так бой! Это если мы сумеем поднять на него ребят.

– Понимаю, – кивнул Мак. – Они могут ополчиться на нас. Каждый из них может. Те, кто слышал шерифа, расскажут все остальным. Они накинутся на нас, станут кричать, что из-за нас все несчастья.

– В каком-то смысле, – сказал Лондон, – я даже надеюсь, что они смоются. Бедные они, бедные! Ни черта не смыслят! Но даже если, как ты говоришь, все равно этим дело кончится, то сейчас пусть будет драка. А как быть с ранеными? – продолжал он. – С Берке, со стариком Дэном, тем парнем, что сломал лодыжку?

– Оставим их, – решил Мак. – Что тут другое придумаешь! Пусть округ теперь о них заботится.

– Пойду гляну, что делается вокруг, – сказал Лондон. – Беспокоюсь я что-то. Места себе не нахожу. Как кот бесприютный.

– Не ты один беспокоишься, – заметил Мак.

Лондон ушел, а Джим и Мак, переглянувшись, принялись за холодную фасоль с волоконцами говядины.

– Интересно, будет ли драка? – спросил Джим. – Думаешь, они и вправду пропустят ребят, если те вздумают уйти?

– О, шериф-то пропустит! Он только рад будет избавиться от такой напасти, а вот «бдительным» я не доверяю.

– Вечером еды не будет, Мак. Если ребята к этому времени уже со страху в штаны наложили, шанса взбодрить их едой не предвидится.

Мак выскреб дочиста котелок, поставил его.

– Джим, – сказал он, – если я попрошу тебя кое о чем, ты это выполнишь?

– Не знаю. А о чем?

– Видишь ли, солнце вот-вот сядет, наступит темнота. Они устроят засаду на нас, Джим. На тебя и меня. Не сомневайся и не тешь себя иллюзиями. Они хотят нас сцапать. Очень хотят. Мне надо, чтобы ты выбрался отсюда, как только стемнеет, ушел и вернулся в город.

– Это еще зачем, черт возьми?

Глаза Мака скользнули по лицу Джима и опять уперлись в землю.

– Когда я прибыл сюда, Джим, то был на коне. Но ты стоишь десятерых таких, как я, Джим. Теперь я это понял. Если что-то случится со мной, найдутся сотни парней на мое место. Но ты для нашей работы – истинная находка. Мы не вправе терять тебя, Джим. Если тебя шлепнут в какой-то не слишком значимой акции, то это просто не по-хозяйски!

– Я не согласен с тобой, – возразил Джим. – Наших ребят надо не оберегать, а использовать. Я не могу вдруг взять и сбежать! Ты сам говорил, что наша забастовка – это маленькая часть большого целого! Маленькая, но важная часть!

– Но я хочу, чтобы ты ушел, Джим. Драться с такой рукой ты не сможешь. Какая от тебя здесь польза, черт возьми! Какой помощи можно от тебя ждать?

Лицо у Джима стало жестким и неуступчивым.

– Я не уйду, – заявил он. – И могу здесь оказаться полезным. Ты все время оберегаешь меня, Мак, защищаешь, и у меня даже возникает чувство, что делаешь ты это не ради партии, а ради себя!

Мак покраснел от гнева.

– Ну если так – ладно! Пусть тебе башку оторвут! Я сказал тебе, что, по моему мнению, было бы самым лучшим. Пожалуйста, лезь на рожон, если хочешь, веди себя как последний дурак! Не могу я здесь с тобой! Я ухожу, а ты делай что хочешь! Пожалуйста! – И он в сердцах выскочил из палатки.

Джим поднял глаза и стал разглядывать заднюю стенку палатки. На полотне обозначился неясный красный отблеск – след заходящего солнца. Рука Джима поползла вверх, тронула больное плечо, слегка надавила и начала осторожно массировать его кругами, все более узкими, приближаясь к ране. Потом пальцы случайно коснулись больного места, и он вздрогнул и поморщился. И долго сидел не двигаясь.

Он услышал шаги у входа и огляделся. Это была Лайза с ребенком на руках. За ее спиной, дальше, виднелась цепочка старых машин на дороге, а за дорогой, на другой ее стороне, солнце еще освещало верхушки яблонь, но стволы уже окутала тень.

Лайза с птичьим любопытством сунула голову внутрь палатки. Волосы ее были влажны и облепили голову, в волосах заметны были неровные бороздки от чесания пальцами. Плечи покрывало короткое одеяльце, которое она не без кокетства сдвинула немного наискось.

– Вижу, ты один, – сказал она.

Прошла к тюфяку, села, аккуратно одернув на коленях грубую ткань платья.

– Я слыхала разговоры, что копы гранаты бросать будут, – произнесла она легким веселым тоном и даже с некоторым презрением.

Джима тон ее озадачил.

– Похоже, ты не слишком напугана.

– Нет. Ничего такого я не боюсь.

– Тебя копы не тронут, – сказал Джим. – Не верю, что это они всерьез. Просто они так хвастаются. Ты что-нибудь хотела?

– Думала зайти посидеть. Посидеть просто.

Джим улыбнулся.

– Я нравлюсь тебе, правда, Лайза?

– Да.

– И ты мне нравишься.

– Ты помогал мне тогда с малышом.

– Как там старый Дэн? Ты ухаживаешь за ним?

– Он в порядке. Лежит, бормочет.

– Мак помогал тебе больше моего.

– Да. Но он смотрит на меня не так. Мне нравится, как ты говоришь. Молоденький совсем парнишка, а говоришь хорошо.

– Слишком много говорю я, Лайза. Одни разговоры, а дел мало. Гляди, совсем смерклось. Скоро лампу зажжем. Тебе ж неловко будет сидеть со мной в темноте.

– А ничего, – поспешно сказала она.

Он опять посмотрел ей в глаза долгим взглядом, и на лице ее выразилось удовольствие.

– Ты замечала когда-нибудь, Лайза, как вечерами вспоминается иногда что-то, что было давным-давно, пусть даже не важное, а так – мелочь. Однажды, помню, в городе, когда я был совсем маленьким, солнце садилось, а там забор был дощатый. И кошка серая вспрыгнула на забор, быстро так взобралась и сидит – длинношерстая, пушистая, и в какую-то минуту шерсть ее вдруг стала золотистой, золотая кошка!

– Я люблю кошек, – тихонько сказала Лайза. – У меня