Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

Анница выглянула из-под горностаевой оторочки:

– От… отпустила. Поспать захотелось мне…

– Поспа-ать? – грозно протянул Иван Васильевич, окидываявзором темные углы опочивальни. – А придверница твоя где? Рыжая, с косой?

Анна Алексеевна в новом приступе изумления даже высунуласьиз-под одеяла:

– Да где же ей быть, милый мой сударь? Чай, у двери сидит,караулит.

– Нету там никого, – мрачно мотнул головой Иван Васильевич.

– Как так нету? – не поверила царица. – Может быть, онанынче не со стороны светлицы посажена, а от столовой комнаты? Да что тебе вней, скажи на милость?

Не отвечая, Иван Васильевич перемахнул покой, что было силыткнул ногою тяжелую дверь.

В столовой комнате, под стенкою, горбилась на лавкетоненькая девичья фигурка. Вскинула голову, завидев вошедших; прижала тревожноруки к груди, вскочила. Взвилась змеей летучей тяжелая рыжая коса,перехваченная голубой лентою. Девушка метнулась через комнату – прочь, однакоГодунов оказался проворнее: схватил ее за косу, дернул к себе… и громко ахнул,когда рыжий волосяной жгут остался в его руке.

Государь со звериным рыком ринулся вперед, настиг беглянкууже почти в сенях, вцепился в ее плечи так, что девушка не удержалась изавалилась навзничь. Взвизгнула дико, попыталась вскочить, но тут набежалБельский, облапил своими длиннющими ручищами.

Придверница билась, рвалась, оглашая покои пронзительнымивоплями. В дверях замелькали встревоженные лица стражи, но государь такгаркнул, что лица мгновенно исчезли.

Придверница уже лежала на полу, Годунов придавливал ееплечи, а Бельский, сосредоточенно сопя, задирал ярко-голубой сарафан и сорочку.В воздухе мелькали длинные голенастые ноги, поросшие густым рыжим волосом,потом…

Годунов и Бельский враз помянули шепотом чью-то несчастную,извека поминаемую мать, а царь некоторое время оцепенело смотрел на мужскоеестество, вдруг открывшееся взору, и только шевелил губами, не в силахисторгнуть из себя ни звука.

– Та-ак… – выдавил он наконец хрипло, и тотчас – громче,грознее: – Та-ак!

Ворвался обратно в царицыну опочивальню.

Анница, свесившись с постели, пыталась разглядеть, чтотворится в столовой. Иван Васильевич коршуном налетел на жену, вцепился в волосы,принялся тянуть с ложа с такой силой, что вмиг стащил на пол. Зашагал обратно,волоча за собой кричащую, стонущую царицу. Одной рукой она пыталась разжатьпальцы мужа, стиснувшие ее растрепанную косу, другой безуспешно одергивалазадравшуюся сорочку. Протащив по полу до Годунова и Бельского, которые все ещетаращили глаза на «придверницу», оказавшуюся юношей, царь приподнял жену итеперь держал ее так, чтобы она могла видеть обнажившуюся мужскую плоть.

Из горла Анницы вырвался слабый хрип, и она беспомощнообмякла. Царь, поддерживая обезумевшую от страха женщину одной рукой, протянулправую за спину, нетерпеливо пошевелил пальцами. Понятливый Годунов оглянулся иувидел на полу отброшенный посох.

Прополз на коленях, схватил тяжелую палку, передал государю.Анница слабо пошевелила губами, когда муж занес посох, но не успела исторгнутьни звука. Иван Васильевич сдавил рыжему охальнику горло: боковым взмахом ударилего по голове, но так сильно, что проломил череп, снес кожу с пол-лица ираздробил нос.

Юноша выгнулся, повозил ногами по полу и затих. Было страннои страшно видеть, как его плоть вдруг напряглась мощно, будто в приливестрастного желания в последний раз ощутить женское лоно… лоно жизни! – и мигомсъежилась, увяла, словно раздавленный рыбий пузырь.

Со свистом выдохнув сквозь зубы, царь разжал левую руку,которой держал за волосы жену, и обеспамятевшая Анница мягко свалилась намертвое тело, прижавшись всем лицом к изуродованному, окровавленному лицунезнакомца.

* * *

На другой день к воротам Тихвинского монастыря подъехалабольшая телега, окруженная всадниками. Дно было слегка прикрыто соломой, насоломе лежал большой тулуп, из-под которого торчали босые, посиневшие – деньстоял студеный – женские ноги. Двери монастыря немедленно открылись:приблизительно за час до этого в монастырь прибыл гонец, предупредившийигуменью о том, что здесь должно вскоре произойти, поэтому и она сама, и сестрыбыли вполне готовы.

Телега въехала во двор и остановилась перед храмом.Спешившись, молодой человек в черном – игуменья узнала одного из самых ближнихк царю людей, Бориса Годунова, – убрал тулуп, и все увидели, что на соломележит связанная женщина в одной сорочке. Лицо ее было покрыто коркой засохшейкрови, волосы спереди и рубаха – все было в крови. Даже когда Годунов развязалее и несколькими шлепками по щекам привел в себя, она не смогла шевельнуться:так избито было ее тело немилосердной тряской на телеге, так затекло от долгойнеподвижности.

Игуменья сделала знак одной из сестер – та приблизилась,обтерла лицо незнакомки. Из-под кровавой коросты выступили правильные,красивые, только безмерно исхудалые черты, блеснули исплаканные зеленые глаза.Женщина дрогнула пересохшими губами, пытаясь заговорить, с мольбой взглянула наГодунова, однако тот неприступно покачал головой.

По его знаку в ворота обители въехали еще два всадника(остальные почтительно остались за забором, не осмеливаясь нарушитьмонастырского затворничества), спешились, вытащили из телеги женщину и под рукиповели, вернее, повлекли ее – ногами она не владела – во храм, где уже мерцалилампады перед иконостасом, колыхалось свечное пламя, копился в углах зловещийполумрак, и черные очи святых скорбно, а может быть, равнодушно смотрели напроисходящее.

Женщину опустили в кресло, стоящее перед царскими вратами.Она подняла голову; слабой, непослушной рукой убрала волосы с лица, огляделасьи с видимым наслаждением втянула ноздрями сладковатый ладанный дух.

Началась служба. Женщина то внимательно слушала древние,неразборчивые слова молитв, то погружалась в забытье; слабая, бессмысленнаяулыбка блуждала по ее лицу. Однако темная фигура Годунова, стоящего в полушагеот кресла, выражала нескрываемое напряжение. Казалось, он был готов ко всякимнеожиданностям – и не напрасно.

Служба уже перевалила за середину, когда женщина, похоже,начала осознавать, что здесь происходит. Стала беспокойно озираться, пыталасьприподняться, что-то сказать, однако рука Годунова всякий раз опускалась на ееплечо, придавливая к креслу. И вдруг она сорвалась с кресла, упала на колени,замолотила кулаками по полу:

– Нет! Что вы делаете?! Я царица! Отпустите меня!