Люди огня - Олег Волховский

Я посмотрел на меч и понял, что у Марка дрожат руки.

— Марк, давай! — приказал Эммануил.

Меч отсек Илие голову и звякнул по камню. На алтарь хлестнула кровь.

Чаша с огнем оказалась в руках Эммануила. Он подставил ее под кровавый поток. Пламя погасло, но сама чаша начала разгораться зеленым. И я узнал ее — тот же священный сосуд, что и в Китае.

Эммануил поднял чашу, и она осветила лица апостолов мертвенно-бледным светом. У меня было впечатление, что я присутствую на черной мессе. Хотелось бежать.

Чаша пошла по кругу. Крайне некошерное занятие — пить кровь! Да еще в храме! Да еще человеческую! Сколько запретов он нарушил? Если раввинат узнает, его в полном составе хватит удар.

Иронизировать не хотелось. Защитная реакция, не более. Было страшно.

Чаша дошла до меня. Я взял, поднял глаза на Эммануила и встретил его повелительный взгляд. Словно меч, приставленный к горлу.

Я пригубил кровь, и в голове у меня переключился тумблер. Мне стало легко и спокойно. Тепло в груди, любовь к Господу, ощущение абсолютной естественности и правильности происходящего. Интересно, сколько времени это действует?

Я улыбнулся и встретил его улыбку. И только где-то на периферии сознания тлела мысль о том, что мне не нравится сам процесс переключения, он сродни приходу наркомана. Я не хочу быть рабом молекул, которые плавают у меня в крови.

— До свидания, друзья! Все свободны.

Апостолы начали расходиться. Подле Эммануила остались только Иоанн и Мария. Я встал рядом.

— Пьетрос, ты опоздаешь на самолет, — произнес Господь.

— Разве?

— Разве. Я отправляю тебя спасать людей, а не убивать. Эту работу ты сделаешь на совесть, верен ты мне или нет. Она тебе по душе. Но перед этим опасным заданием я не хочу даровать тебе бессмертие, которого ты не заслуживаешь.

Я был совершенно искренне огорчен.

В аэропорту Бен-Гурион мы с Матвеем были в половине четвертого утра. Здание семидесятых годов, все очень функционально, без излишеств. Стекло и бетон, но выглядит куда приятнее Шереметьева. В помещении VIP нас встретил командир экипажа. Самолет предоставляла Компания «Эль-Аль», одна из немногих выживших. В среднем разбивался каждый двадцатый самолет. У «Эль-Аль» этот показатель был на порядок меньше. Причина — неизвестна, зато доходы куда выше, чем у остальных. Но и она жила чартерами. Регулярные рейсы стали анахронизмом.

Я выбрал место у иллюминатора, сел и закрыл глаза. Возможно, это путь в никуда, несмотря на «Эль-Аль».

Меня разбудил шум двигателей и качка при взлете. Дремал-то минут десять. Не могу я спать в самолетах!

Я оглянулся: Матвей дрых через два ряда от меня. Где-то в носовой части были слышны голоса. Говорили на иврите. Я заинтересовался. Кроме нас с Матвеем, летели врачи, но они расположились в средней части самолета.

В иллюминаторе проплывали серые клочья облаков. Трясло. Турбулентность.

Там, впереди, кажется, о чем-то спорили. Я переждал тряску и пошел выяснять.

— Дайте нам кого-нибудь на обратную дорогу!

— Довольно того, что я помогаю вам перевезти его апостолов.

У двери в рубку второй пилот спорил с неизвестным мне стариком, напоминавшим преподавателя йешивы. Откуда здесь ортодоксальный еврей? Для врачей нехарактерна ортодоксия. Впрочем, ни шляпы, ни лапсердака старик не носил, а был одет вполне нормально, так что я мог ошибиться по поводу его религиозных убеждений.

При моем приближении разговор замолк.

— Что здесь происходит? — поинтересовался я.

Пилот попытался загородить собой старика. Я заинтересовался еще больше и осмотрел его внимательнее, с ног до головы. Точнее с рук. Это уже профессиональное. Первый взгляд — на руки. Знака не было!

Я не видел своих глаз. Что в них было: сила Эммануила или кровь Илии? Но пилот вжался в стену.

— Почему на борту «погибший»?

— Я… сейчас… с вами поговорит командир экипажа… минуту!

И пилот утек за дверь. Я остался наедине с «погибшим».

— Кто вы?

— Ваш враг. Это вы уже поняли.

— Имя?

— Енох, если вам это что-то говорит.

— Говорит. Тот самый Енох?

— Тот самый.

— Забавно. Я почти полгода общался с Учителем Церкви, а теперь встретил изобретателя еврейской письменности. Пойдемте поговорим. — Я плюхнулся в кресло напротив двери кабины пилотов. — Садитесь, садитесь! Я не собираюсь вас казнить, по крайней мере до приземления.

— Это очень разумно.

— Да? О чем вас просил пилот?

— Дать им человека на обратную дорогу — вы же слышали.

— Слышал, но не понял. Что за человека?

— «Погибшего», вы ведь так нас называете.

— Зачем им «погибший»?

Появился командир экипажа.

— Вот он вам все объяснит, — сказал Енох.

Я посмотрел на пилота вопросительно. Он был бледен и растерян.

— Умоляю, не трогайте этого человека! Иначе мы не сможем вернуться. Долетают только те самолеты, где есть хотя бы один «погибший». Аналитики нашей компании первыми это заметили — и только потому мы до сих пор на плаву.

— У вас с ними договор?

— Да, неофициальный. Если наш помощник погибнет — они больше не будут иметь с нами дело. Вам же тоже надо летать!

Да, надо, факт. Мы приземлились в Руасси, и я отпустил Еноха. Матвей так и не узнал об этом.

Нас не заждались ли, брат,

В сени небесной?

Надо пройти через ад,

Чтобы воскреснуть.

Руку, не бойся, ступай!

Мимо камней и полыни,

Чтобы пригрезился рай,

Надо пройти по пустыне.

Знай: никого не спасти,

Если беречься,

Чтобы себя обрести —

Надо отречься.

Мы ехали из Руасси. Впереди — почетный эскорт мотоциклистов, потом — мой «мерс». За бронированными стеклами проплывали парижские окраины, мало отличимые от московских. Мы объезжали город по Периферик, у Порт Майо свернули на юг, к Площади Звезды. Под Триумфальной аркой развевалось огромное лазурное знамя с золотым Солнцем Правды и маленький французский флаг. Я поразился, насколько быстро мы доехали до центра города: пятнадцать минут.

Свернули на Елисейские Поля. Тихо, спокойно, словно ничего не случилось.