Светские преступления - Джейн Стэнтон Хичкок

Разумеется, злорадство тщательно прикрывалось лукавым сочувствием.

— Я так беспокоюсь за беднягу Дика! — говорили кругом. — Вы не знаете, как обстоят дела?

Что означало: «Есть какие-нибудь новые, еще более ужасные подробности? Я сгораю от желания их услышать!»

В «Уолл-стрит джорнэл» появилось две статьи с анализом ситуации, в которую попал Дик, и последствий для его компании. По прогнозам акции должны были опуститься вниз, однако этого не случилось — они несколько упали, так что Бромиры могли по-прежнему задавать грандиознейшие званые вечера во всем Нью-Йорке. Триш видели у «Пирса» покупающей очередную охапку драгоценных побрякушек. Она пригласила к себе английского представителя ООН с супругой и дала в их честь гала-обед, не уступавший ужину, что недавно был дан в мою. Все с нетерпением ждали, когда же Дик пойдет ко дну, но он упорно оставался на плаву и как будто даже свыкся с таким положением дел. Он и не думал принимать близко к сердцу мнение недоброжелателей. Казалось, он даже не замечает их выпадов в свой адрес. Он напоминал поплавок, безмятежно скачущий на кругах, что расходятся от бросаемых камней.

Август был уже в разгаре, и время начинало поджимать. Для Моники наступил момент принятия решения. Деньги (то немногое, что она имела при себе) практически закончились. Наилучший способ остаться в Америке на законных основаниях — брак. Когда я об этом заикнулась, Моника высмеяла меня, но по крайней мере дала понять, что мысль об отношениях с мужчиной ей не противна и что она в принципе не против завести знакомство. Я тотчас развила бурную деятельность с целью свести ее с одним из знакомых холостяков и для начала взяла в клуб «Бич», где они роились как пчелы. Стоило моей протеже выразить хоть малейший интерес, я тотчас приглашала потенциального супруга пообедать с нами. Единственным результатом, однако, стали развеселые пирушки, в ходе которых выяснилось, что найти в Нью-Йорке гетеросексуального мужчину (даже тупого, нищего и урода) так же трудно, как настоящую черную икру.

В полном отчаянии я решила сосватать Монике Нейта Натаниеля. Нейт был одним из тех вечных холостяков, что числятся в разряде тайных гомосексуалистов, на деле являясь совершенно нормальными. Это помогает не только уклоняться от брачных уз, но и водить знакомство с интересными замужними дамами — мужья без проблем отпускают их в оперу и на балет в обществе мужчины, которого считают совершенно безвредным, в то время как он куда опаснее обычного жиголо. Я знала женщин, находивших Нейта неотразимым, хотя для меня самой секрет его обаяния так и остался тайной за семью печатями. Мое мнение о нем не менялось с той самой минуты, когда нас друг другу представили. Его самоуверенность пришлась мне не по вкусу еще до того, как он вынудил меня подписать нелепый брачный контракт.

Нейт Натаниель был, как иногда говорится, БАП — «белый англосакс, протестант», то есть элита, хотя и происходил из обедневшей семьи. Он посещал надлежащие учебные заведения: Чоут, Принстон, юридическое отделение в Гарварде; возглавлял журнал «Ло ревью» и один летний семестр отработал клерком в Верховном суде. Ум его казался мне настолько юрким и изворотливым, словно нарочно созданным, чтобы обходить проблемы вместо прямой лобовой атаки на них. Нейт умел видеть ситуацию под всеми углами сразу. Можно ли удивляться тому, что это был превосходный адвокат?

Люциус рано заметил Нейта и взял его под крыло — думаю, я знаю почему. Всем, что имел, он был обязан себе и только себе. Сын медсестры и фармацевта из Куинса по фамилии Слаттери (при первой же возможности он «облагородил» ее), Люциус с детства завидовал таким, как Нейт и ему подобные. Поняв, что этот идеал недостижим, он приблизил его к себе по-иному, сделав Нейта чем-то вроде приемного сына, тем более что родной сын ожиданий не оправдал.

Люциус-младший — или «малыш Люциус», как его чаще называли, — застенчивый и неловкий мальчик, вырос в замкнутого угловатого юношу. Вот какое определение давал ему мой муж: чудо природы, помешанное на рыбе. Отчасти это было верно: Люциус-младший получил диплом океанографа. Когда молодой человек перебрался в Майами, мой муж вздохнул с облегчением. Меня очень огорчало, что он использует наш брак как предлог для дальнейшего отчуждения с сыном.

Нельзя сказать, чтобы жизнь Люциуса с Рут совсем не задалась, но это был унылый брак. Долгие годы он отдавал себя карьере, тешил честолюбие в надежде, что это заменит ему радости личной жизни, но чем больших успехов добивался, тем сильнее ощущал пустоту. Свое хроническое недовольство он списывал на злополучного Люциуса-младшего.

Что до меня, то мне скорее нравился этот тихий задумчивый юноша и возмущало то, что можно относиться к единственному ребенку с таким откровенным презрением. Но что я могла поделать? Попытки сблизить этих двоих ни к чему не привели: Люциус превращал семейные встречи в ад для всех, разнося сына в пух и прах в многословных монологах. Казалось, сам вид Люциуса-младшего выводит его из себя. Измучившись, я прекратила попытки.

Нейт Натаниель, напротив, действовал на моего мужа умиротворяюще. Просто удивительно, до чего они ладили друг с другом. Полагаю, Нейт высоко ценил деловые качества Люциуса и блеск его интеллекта, однако подлинным связующим звеном была Рут, которую он просто обожал, — урожденная Рут Бирсман, дочь преуспевающего банкира, который финансировал первое деловое предприятие Люциуса. Они познакомились на втором курсе института: молодой человек с прекрасными способностями и Рут, добросердечная, но более ничем не примечательная. Так о ней говорили все. Если верить Бетти, она одевалась, как корейский иммигрант, а фигурой напоминала фритюрницу. Все это, однако, не помешало ей заменить Нейту мать (по крайней мере так утверждал Люциус), и тот тяжело переживал выпавшие на ее долю испытания.

Описать взаимоотношения Люциуса и Нейта не так-то просто. Благодаря моему мужу Нейт жил с иллюзией неразделенной власти, а Люциус благодаря ему — с иллюзией принадлежности к элите. Каждый ревностно оберегал свой иллюзорный мирок, а значит, и того, на ком он зиждился. Можно сказать, они были повязаны одной веревочкой, и не исключено, что в этой веревочке была нить, которая намертво крепила их узы. За двадцать лет брака я не осмелилась сказать ни единого слова против Нейта Натаниеля.

Нейт приезжал к нам на каждый День труда, но когда мне пришло в голову, что они с Моникой могут друг другу понравиться, я решила пригласить его пораньше. Мне казалось, что, дав им возможность сблизиться, я еще больше приближу Монику к себе.

Нейт охотно принял приглашение и явился к нам в ближайшие выходные.

Жарким августовским днем, в послеобеденный час, Нейт вошел в комнату, как фрегат входит в гавань — на всех парусах. Он сиял улыбкой и сыпал любезностями, а за ним шлейфом тянулась аура «милого друга». Он был в белых парусиновых брюках, удобно разношенных мокасинах и розовой майке и нес саквояж, откуда, как рукоять боевого топора, торчала ручка теннисной ракетки. Когда это соответствовало его интересам, Нейт был вполне обаятельным, хотя я находила его шарм слегка натянутым и неестественным, как у подростка, которому приходится хорошо себя вести. Наше продолжительное знакомство научило меня еще и тому, что можно недолюбливать человека и тем не менее находить его занятным. Впрочем, я ни с кем не делилась этим открытием.