Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Врачи предлагали радоваться, что легко отделался, не всем так везет, бывает, кому-то удаляют яички, разрезая мошонку, а бывает, что уже слишком поздно даже для этого, и прописали курс антидепрессантов, а на первое время даже немного транквилизаторов, чтобы он спокойнее переносил последствия операции и лечения, и бывшая купила ему в ближайшей аптеке лекарства по рецепту, с запасом на несколько месяцев, но он не пил их, потому что не хотел превращаться в напичканного флуокситином счастливого идиота, который радуется тому, что небо голубое, а трава зеленая, и, сидя каждый вечер перед телевизором с пресными крекерами и безалкогольным пивом, потому что соленые крекеры и обычное пиво ему теперь нельзя, доволен собой и жизнью. А так как таблетки он не пил, то не смотрел и телевизор, чтобы, услышав, к примеру, о планах экономического развития на двадцать лет или фармацевтических открытиях, которые через тридцатилетие сделают очередную болезнь излечимой, не ловить себя на мысли, что его это уже не касается, ни план экономического развития, ни фармацевтическое открытие, ничего, что откладывается больше, чем на пять лет, а то и меньше, если лечение не подействует, а вообще-то положа руку на сердце ему бы очень хотелось услышать что-нибудь вроде предсказания о конце света: комете, которая неизбежно столкнется с землей, причем очень скоро, но когда его уже здесь не будет; эпидемии новой чумы, с мутировавшим штаммом, не поддающимся лечению, или еще какой-нибудь приятной новости, обещающей отправить мир в тартарары, потому что нет ничего обиднее, чем знать: ты умрешь, а все останутся, ты умрешь, а в торговом центре будет ажиотаж из-за сезонной распродажи, ты умрешь, а ученые найдут лекарство от твоей болезни, и от нее больше никто не будет умирать.

На психотерапевтических курсах — десять бесплатных встреч в группе из пяти человек — врач, молоденькая, курносая, онкопсихолог или психоонколог, он не мог запомнить, как правильно, давала советы по правильному питанию, из которого следовало исключить жареное, жирное и острое, добавив побольше яблок, брюссельской капусты, гранатов, имбиря, куркумы и прочего-прочего, учила медитации, помогающей избавиться от навязчивостей и страхов, рассказывала, что в лечении рака, наряду с операцией и облучением, важен модус вивенди, занятия, работа, смысл, поиск того, ради чего хочется жить, не просто жить, а жадно, ненасытно жить. На третьем занятии пациенты делились своим опытом. Сорокалетний мужчина с раком желудка, прошедший курс химиотерапии, сложную операцию, которую делал в германии, а потом и реабилитацию, уже в россии, потому что закончились деньги, стал волонтером в хосписе, том, что располагался в красивом, недавно построенном здании, с двухместными палатами и большим парком. Я нашел смысл в том, чтобы быть полезным людям, говорил мужчина, которому вырезали желудок и сшили пищевод с тонкой кишкой, и онкопсихолог, или психоонколог, с повлажневшими глазами, улыбалась ему, глупышка, потому что, наверное, и сама пришла на эти курсы за тем же чувством собственной значимости, не-бессмысленности, которое так нужно всем, а не только смертельно больным. А он, слушая, скрестив руки на животе, думал, нет, парень, врешь, меня не обманешь, не за не-бессмысленностью ты отправился в хоспис, а за чужими страданиями, глядя на которые, перестаешь чувствовать себя самым несчастным и проклинать судьбу, бога или кого-то еще, кто, непонятно за какие грехи и провинности, выбрал именно тебя, и теперь у тебя вместо желудка черт знает что, к тому же до конца жизни нужно делать инъекции витамина бэ двенадцать, и еще неизвестно, сколько ты протянешь, такой молодой и красивый. Тридцатишестилетняя женщина с остеосаркомой брюшной полости, учительница в школе с углубленным изучением английского языка, без обиняков призналась, что пустилась во все тяжкие со своими учениками, старшеклассниками, конечно же, не подумайте ничего плохого, им уже по шестнадцать. Женщины посмотрели на нее осуждающе, а мужчины с интересом, и когда ее спросили, не поторопилась ли, быть может, беспорядочный секс с несовершеннолетними — не лучшее лекарство от тоски, к тому же карается законом, так что стоит поискать другое, учительница, достав последние анализы, показала метастазы в печени и костях, а потом, тихо, едва слышно, добавила, что со вчерашнего дня ей пришлось увеличить дозу обезболивающих, и все замолчали, опустив глаза, и каждый подумал, господи, хоть бы меня это никогда не настигло, умоляю, только бы пронесло, пожалуйста. Другая женщина, владелица сети быстрого питания, лет сорока с лишним, с короткими, еще неотросшими после химии волосами и вырезанными яичниками, вытащила из нагрудного кармана фотографию мальчишки из сиротского приюта, которого усыновит, как только соберет все нужные документы, а их требуется немало, и почему только раньше не понимала, что в жизни главное не карьера, черт бы побрал эту карьеру, а дети, маленькие, беззащитные создания, свои или чужие, какая разница, ведь дети — это жизнь, а там, глядишь, и мы как-нибудь за ними проскочим. Худощавый мужчина с вырезанной из правого легкого пятисантиметровой опухолью и метастазами в лимфоузлах, с быстрым, безжалостным раком, которым в мире заболевает миллион человек в год, крутил в руках сигарету, то и дело пытаясь прикурить, так что онкопсихологу, или психоонкологу, постоянно приходилось одергивать его, напоминая, что, во-первых, здесь не курят, а во-вторых, ему нельзя, а мужчина, пожимая плечами, говорил, что после больницы вернулся на работу, в фирму, которая продает ванны и душевые кабины, и лучшее, что придумал, это не менять своих привычек, так, словно не болен, выкуривать пачку в день, утром готовить омлет, три яйца, молоко плюс сыр, по дороге к метро выпивать кофе, купленный в кофейне по акции кофе с собой дешевле на тридцать процентов, на работу приезжать к девяти, в офис, расположенный на территории бывшего завода, с вылинявшим советским плакатом на стене: борись за честь фабричной марки, с высокими пятиметровыми потолками, из которых торчали части конвейерных конструкций, с ржавыми остовами заводских машин, лежавших во дворе, словно останки древних животных, обедать в столовой, пропахшей подгоревшим луком и убежавшим молоком, в шесть отправляться домой, в переполненном метро, среди сотен тысяч возвращающихся с работы людей, вечером смотреть сериал, выпуск новостей и еще один сериал, выкуривать на ночь три сигареты и, заводя будильник на утро, ложиться спать. Думаю, рак приходит в бешенство от того, что я живу как прежде, словно его и нет, посмеиваясь, сказал мужчина и, сунув сигарету в рот, полез за зажигалкой, но, вовремя спохватившись, одернул руку, думаю, рак меня ненавидит даже больше, чем я его, одно только меня расстраивает, что в следующем году будет мировой чемпионат по футболу, а я до него не доживу. А вы, спросила врач его, пятого в группе, расскажите и вы о себе, как вы решили изменить свою жизнь после диагноза, и, запнувшись, сверилась с записями, громко добавив, что у него рак простаты на третьей стадии. Вместо ответа он встал и, извинившись, в три широких шага пересек комнату, захлопнув за собой дверь, наверное, излишне громко, не стоило так, ведь они ни в чем не виноваты, ни врач, как бы там не называлась, ни тем более пришедшие на курсы пациенты, да и никто не виноват, что он мочится под себя и мучается болями в желудке, которые появились из-за лекарств и усилились после курса других лекарств, прописанных от болей, вызванных лекарствами.

Он думал о том, чтобы продать квартиру, сколько за нее дадут в кризис, триста тысяч долларов, четыреста, огромная сумма, особенно для онкобольного, который не знает, как долго еще проживет, если рак вдруг вернется, что может произойти в любой момент. Этих денег за глаза хватит, чтобы отправиться в путешествие, посмотреть мир, европу, азию, африку, думал он и, листая атлас, водил пальцем по картам, голубой город в марокко, карфаген, который должен был быть разрушен, и был разрушен, мадагаскар, каменистые пляжи перу, острова, населенные дикими племенами, которые раскрашивают лица и протыкают мошонку, вешая на нее тяжелые медные кольца, так что в старости та отвисает, становясь похожей на рождественский носок над камином, заброшенный детройт с опустевшими домами, поселившись в одном из которых, почувствуешь себя живым мертвецом, веселая, нищая куба, где за три тысячи баксов можно купить дом на берегу и баркас, чтобы рыбачить, и еще тысяча мест, в которых можно побывать, а можно и не побывать, ничего не потеряв, разбомбленный ирак, разрушенная сирия, безлюдный чернобыль, мексиканские трущобы, бразильские фавелы, гаитянский сити-солей, где по улицам текут нечистоты, а три тысячи смертников, сбежавших из тюрьмы во время землетрясения, наводят ужас на местных жителей. Мир такой большой, а человек в нем такой маленький и жалкий. Он отбросил атлас — что толку перемещать свое тело из точки а в точку б, если его воображение все равно богаче того, что он увидит, да и зачем ему города, цветущие ли, разрушенные ли, если обратный отсчет уже пошел.