Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Скоро он уже мог выходить на улицу, накинув пальто поверх халата, и, привыкнув к беглым, неприязненным взглядам, скользившим по его мочеприемнику, не обращал на них никакого внимания. Ему часто встречались лысые женщины с ввалившимися носами, худые, изможденные мужчины, его ровесники, а некоторые и моложе, которые с трудом шли, опираясь на трость, и он думал, что еще недавно это место казалось бы ему сущим адом, концлагерем, из которого выйдет живым каждый десятый от силы, а теперь все уже было привычным, кафельный пол, холодные, выкрашенные нелепой краской стены, хмурый морщинистый охранник на входе, пускавший посетителей только в положенные часы, с пяти до семи, указатели: реанимация, операционный блок, приемное отделение, администрация, выдача свидетельств о смерти; аппарат с кофе и шоколадом, стенд противопожарной безопасности, с противогазом и лопаткой в стеклянном шкафу, который в случае пожара нужно будет разбить, чайная роза в большой кадке, с торчащими корнями и скукоженным, похожим на червяка сигаретным окурком, затушенным в землю; задвинутая в угол каталка, коробка с бахилами и марлевыми повязками для лица, беззубая уборщица, та, что однажды смеясь вытащила из кармана вставную челюсть, сказав, что носила с мужем одну на двоих, но ей челюсть была великовата, так что все время вываливалась изо рта, а мужу, наоборот, оказалась немного мала. Побродив по больничному скверу, потому что врач рекомендовал много ходить, садился в беседке и, прикрыв глаза, слушал, как со стуком срывались с веток яблоки, мягкие, перезрелые, потемневшие от ночных морозов, гадая, как же ему жить дальше, для чего и зачем, без секса и женщин, которые приносили ему удовольствие и скрашивали одиночество.

После обеда санитарка привозила к беседке мужчину, умирающего от лейкемии, худощавого, высокого, что было заметно, несмотря на инвалидную коляску, в которой он сидел, раздвинув колени. Они перекидывались ничего не значащими фразами: как дела, как настроение, а погода сегодня ничего, вчера была хуже, но ночью обещают похолодание, недаром у меня кости ноют. У них не было ничего общего: один умирал, не реагируя на химию, и врачи давали ему не больше месяца, советуя перевестись из больницы в хоспис, у другого только что прошла операция, и впереди было лечение и, главное, надежда, поэтому, обменявшись пустыми словами, они смолкали, не находя тем, интересных обоим, и сидели молча, слушая, как падают яблоки. Самое трудное — ничего не видеть впереди, не иметь будущего, не строить никаких планов и ничего, совсем ничего не ждать, сказал как-то больной лейкемией, и он закивал в ответ: понимаю, очень хорошо понимаю, сам не вижу впереди ничего, кроме бессмысленности и скуки. Нет-нет, покачал тот головой, бессмысленность и скука — это хоть что-то, а ничего — это ничего, и оно «ничего» разъедает меня даже сильнее рака, из-за которого у меня стала черной кровь, но вчера я вдруг понял, что кое-что у меня все же есть, и теперь на неделю, не меньше, появился у меня смысл, цель и желание строить планы. Мужчина подъехал на коляске ближе, попросив вытащить из заднего кармана какие-то бумаги, которые он прятал там от медсестер. Вот, видите, это мое место на кладбище, почти у забора, рядом с прудом, красивый вид, приятный, так бы и сидел там, глядя на воду и ни о чем не думая, правда, могила не отдельная, а коммунальная, двадцать лет назад там похоронили отца, а пятьдесят лет назад — деда, но все ж это лучше, чем колумбарий в стене, похожий на многоэтажную новостройку, к тому же с отцом я, невыносимый дурак, не нашел когда-то общего языка, может, удастся найти теперь. Он закивал, вспомнив своего отца. Я часто представляю нашу встречу: привет, отец, прости за все, я был жесток, не потому что жесток, а потому что молод, но это давно позади, давай обнимемся, мне так не хватало тебя все эти годы. Да нет, не подумайте ничего такого, я ни во что не верю, одни гнилые кости будут лежать с другими гнилыми костями, и все же, когда я думаю о встрече с отцом, мне становится легче, чувство вины отступает, хотя бы ненадолго, а еще, знаете, я даже рад, что у меня усилились боли в бедрах и груди, физическая боль все же сильнее душевной, что бы ни говорили нам психологи, и когда ноет изъеденное метастазами тело, не чувствуешь сожалений и уколов совести, как-то не до них становится, и это хорошо. Он слушал, примеряя его слова к своему диагнозу, и только кивал, подавая знак, что, пожалуй, согласен. Все же умирание в страданиях и боли намного лучше, чем тихое угасание в окружении членов семьи и сожалений, что прожил не так и наделал глупостей, которые уже никогда не исправить, или, наоборот, не наделал глупостей, а зачем тогда вообще жил, непонятно, не смолкал больной лейкемией, кстати, посмотрите, какой я выбрал себе гроб, дубовый, лакированный, без драпировки и украшений, побрякушки для женщин, а для мужчин суровая древесина, не правда ли, завтра приедет модельер, чтобы снять с меня мерки, и я буду занят шитьем костюма для похорон, а потом организацией поминок, знаете, сколько там суеты, выбор ресторана, меню, гостей, сценарий для тамады, не знаю, правильно ли называть тамадой ведущего этого скорбного мероприятия, а потом, пожалуй, выпишусь из больницы и отправлюсь на кладбище, я имею в виду еще при жизни, посмотрю на пруд, могилу, посижу с отцом и дедом, не знаю зачем, я ведь и так скоро лягу с ними, но все же хоть какое-то занятие, хоть какие-то планы на будущее, пусть и недалекое, надо же, как время пролетело, уже и санитарка идет за мной, до завтра, приятель, если, конечно, доживем.

А, вот ты где, откинув яблоко носком сапога, подошла больничная бухгалтерша, сжимая букет ромашек, в отделении не знали, где ты, но предложили поискать здесь, неплохо выглядишь, как прошла операция, надеюсь, хорошо. Ей было неловко за тот вечер, когда, спешно собравшись, ушла домой, не оставшись с ним, из-за какой-то ерунды, подумаешь, разнылся, да ведь давно ей известно, что мужчины те же дети, только большие и волосатые, и после ей было стыдно и обидно за себя, так что проплакала всю ночь, и утром пришлось наложить побольше косметики, чтобы хоть как-то спрятать опухшие глаза с набрякшей, темневшей синяками бессонницей. Привет, мне сказали, что ты, скорее всего, гуляешь на улице, подошла к беседке та, непохожая на свои фотографии, с которой еще недавно сидели в кафе на бульваре, а потом отправились к нему, по пути забежав в аптеку за презервативами, потому что осторожность превыше всего. Женщина не сразу поняла, что бухгалтерша с ромашками тоже пришла к нему, приняв ее за постороннюю посетительницу, чью-нибудь родственницу, так что пришлось их представить, радуясь про себя, что не перепутал имена, а такое не часто, но все же случалось с ним. Оглядев друг друга, женщины сухо поздоровались, опустившись на противоположные края скамейки, а он сидел между ними, теребя катетер и думая, что когда-нибудь это должно было случиться, к этому шло, но забавно, что вот так, в больничном дворе онкоцентра, встретились две его любовницы, сорокалетние, одинокие, с глубокими скорбными складками у носа, одна блондинка, вторая брюнетка, а в остальном похожие, почти не отличимые женщины, которым на самом деле нужен был мужчина, близкий человек рядом, а не секс, иначе зачем они обе здесь, ведь секс теперь не по его части. О, я вижу, ты не один, присоединившись к ним, смущенно пробормотала высоченная худая дылда с ржавым от веснушек лицом и такими длинными, похожими на веревки руками, что когда она обнимала его, мужчину среднего роста, едва достающего ей до груди, то казалось, будто она обматывает его этими веревками, связывая их в прочный узел. Да, у меня сегодня приемный день, вяло пошутил он, представляя новоприбывшую первым двум, рад, что ты пришла, да впрочем, я рад вам всем, милые мои, как хорошо, что вы обо мне не забыли. Это уже походило на комедию положений, один мужчина и три женщины, неловкая ситуация, а больше смешная, но и это было еще не все, потому что со стороны главного корпуса вдруг показалась бывшая, с большими пакетами в руках, и он, запрокинув голову, расхохотался, но тут же, охнув от боли, схватился за живот. Что с тобой, ты в порядке, запричитали женщины, заодно устроив перестрелку взглядами, береги себя, а то, не дай бог, швы разойдутся. Добрый день, подойдя, громко поздоровалась бывшая, насмешливо оглядывая всех, хорошая погода, не правда ли, и ты выглядишь прекрасно, мой дорогой. Бывшая жена, представил он ее, надеюсь, вы поладите, девочки, и, подняв яблоко с земли, красное, большое, с помятым боком, протерев его краем халата, громко надкусил.