Что предназначено тебе… Книга первая - Нэйса Соот'Хэссе

7

По воскресеньям с утра, когда в церквях близлежащих посёлков ещё звенели колокола, в доме Дель Маро всё начиналось по новому кругу. Все те, кто причислял себя к свету — высшему и ступенькой пониже, снова съезжались на виллу и заполняли её весёлой толпой. «Он мафиози, — шептали дамы, потягивая его сангрию и нюхая розы в его саду. — Вчера его люди застрелили троих на Палмер Авеню». Впрочем, вслух никто не говорил ничего.

Спустя ещё неделю Доминико Таскони, не выдержав, решил перебраться в отель.

Как правило, итальянцы строили небольшие гостиницы, разнообразные по оснащению и декору, совершенно непохожие на крупные сети отелей в больших городах.

Здесь у него снова появилось время, и Доминико то и дело ловил себя на том, что смотрит на фото сына и погружается в воспоминания о прошлом, вернуть которого уже не мог.

В голову лезли картины из прежней жизни, когда Пьетро едва исполнилось десять лет. Уже тогда уже он вёл себя как настоящий вожак. В младшей школе, а затем и в классах гимназии сокурсники и учителя неизменно говорили, что Пьетро обладает весьма здравым умом и его мнению можно доверять. Характер у юного корсиканца был деятельный, сам он не боялся ничего и легко увлекал своими идеями других. Сфера политики или банковских расчетов, которые прочил поначалу ему отец, абсолютно не привлекала юного корсиканца — зато Пьетро любил стрелять.

С тех самых пор, как Доминико подарил ему первую лупару, Пьетро только и делал, что, спустившись на планету, палил по колибри — и постоянно просился на охоту вместе с отцом.

Доминико не был большим любителем сафари — скорее, оно успокаивало его. И если уж он уезжал в джунгли на несколько дней, то всегда один. Но Пьетро умел получать то, что хотел. С тех пор, как мальчику исполнилось четырнадцать, Доминико всё чаще приходилось брать его с собой.

Пьетро был хорошо сложён, хотя и так же худощав, как его отец. А вот чертами больше походил на мать, чем на отца — и Доминико всегда вспоминал Миранду, глядя на него. Может быть, это и стало причиной того, что Доминико ни в чём не мог сыну отказать. Пьетро, как и Миранда, привык получать от жизни всё. Манеры его, впрочем, были порывисты и экспрессивны, как у отца.

Своими постоянными вопросами Пьетро вечно ставил на уши весь дом. Он никогда не болел, демонстрировал прекрасный аппетит и вовсю распоряжался кузенами, приказывая им: «Пойди туда!», «Сделай то!». Команды его не были грубыми, но в них присутствовали достоинство и убежденость в собственной правоте. Джани и Сантино повиновались ему без пререканий — как и все, кого Пьетро затягивал в свою игру. Кузены с малых лет привыкли смотреть на двоюродного брата, как на главаря. А ещё Пьетро без конца думал о чем-то. Размышлял без устали. Всё на свете занимало его ум, но он не мог отыскать ответа на самый главный вопрос: «Зачем мы живём»?

Доминико был убежден, что из Пьетро получится отличный дон. До тех самых пор, пока визит Аргайла в Манахату не пустил его жизнь под откос.

Вступить в «семью» никогда не было легко, хотя, в отличие от шотландских кланов, корсиканские далеко не всегда были в прямом смысла «семьёй».

Стать одним из «людей чести» мог только тот, кто доказал свою способность убивать с холодной головой.

В то же время, вступая в семью, претенденты клялись, что будут защищать вдов и сирот, не тронут женщин и детей. Не красть, не желать жены брата и беспрекословно выполнять распоряжения вышестоящих — так предписывала омерта. Неумолимый закон.

Не приветствовались любовь к азартным играм и наркотики, алкоголь.

Человек, прошедший посвящение, становился пиччотти — «мальчиком», и не более того.

Уровнем выше стояли капидечиа — десятники, которые командовали пиччотти. В каждой семье было не так уж много бойцов — обычно от двадцати до пятидесяти человек. Куда больше было людей, которые оказывали разовые услуги семье — или оказывались под контролем Ндрангеты, сами не догадываясь о том.

В основе организации лежал территориальный принцип: всего в южных провинциях было четыреста шестьдесят три семьи. Корсиканский регион контролировали двадцать семь. В Манахате семей было пять.

Каждая семья обладала абсолютной властью на своей территории: чтобы разобраться со своими врагами в чужих владениях или хотя бы приобрести там недвижимость, мафиози должен был попросить разрешения у семьи, которой принадлежал этот участок по «закону чести». Во главе такой семьи стоял капо, которого избирали как доверенное лицо члены семьи — Доминико Таскони занял свой пост именно так.

Теоретически капо мог стать любой — нужно было лишь иметь достаточно связей и уважения в семье. Впрочем, часто новым капо оказывался тот, кому прежний дон приходился отцом. Каждый капо мог иметь от одного до трёх советников-консильери, которые в его отсутствие вели дела за него.

Отношения между семьями регулировал Капитул. В его состав входили «секретари», каждый из которых избирался на три года и представлял интересы трёх семей — как правило, соседствовавших между собой. В свою очередь, из секретарей избирался «капо ди тутти капи» — тот, кто мог принимать решения за всех.

Дель Маро взялся устроить Доминико встречу с теми донами, которые интересовали того. Нужно было, конечно, сначала по всем правилам представить его, и это было сделано в один из первых дней:

— Это Доминико Таскони. Он часть того же целого, что и мы все, — сказал Дель Маро на одном из вечеров. Затем были назначены встречи — сразу две. Время Доминико уточнил потом. О тонкостях его проекта Дель Маро не нужно было знать ничего.

Закон Ндрангеты гласил, что члены семьи не должны друг другу врать. Но закон не требовал, чтобы члены Ндрангеты говорили друг другу всё.

Бронзовый Фрэнсис Форд Копполо покровительственно взирал на космопорт с высокого постамента — на проносившуюся шумной стаей кавалькаду автомобилей. Одни из автомобилей вильнул направо, уходя к дальним линиям Ветров космодрома La Strada Di Venti. Другие — налево, к причалам сообщения ближних миров. «Если бы старина Фрэнк ожил на пару минут, — говорил Стефано, обращаясь к Габино, сидевшему рядом с ним, — он бы сильно удивился тому, что потомки землян назвали его именем этот нелепый космодром». «Кому что», — отвечал Габино, хотя и не отрицал, что понимает, что Стефано имеет в виду.

Память большинства горожан