Испытание на зрелость - Зора Беракова

то ни было пышности. Обычно приданое для новорожденного собиралось где-нибудь на стороне, совсем незаметно, как будто не происходило ничего особенного. И родители не показывали своей нежности к детям, хотя все в семье знали, что родители и дети очень привязаны друг к другу.

В середине сентября родился Йожинек.

— Бабка Йозефацкая сегодня ночью принесла нам мальчика, — сообщила Здене Марушка, сама, однако, сомневавшаяся, можно ли этому верить.

Когда она спросила у бабки, откуда та принесла братишку, старая знахарка недружелюбно ответила ей:

— Откуда, откуда! Из леса! Он на дубе сидел и плакал. Так я его забрала и принесла к вам. У вас же еще ни одного мальчика нет.

Но ведь Йожинек пока что может только лежать на спинке. Как же он мог сидеть на ветке?

У Здены в глазах запрыгали два лукавых чертенка. Они прыгали туда-сюда, пока не уселись в ямочках на щеках.

— Бабка Йозефацкая, говоришь? — переспросила она, а непоседливые чертенята все больше и больше разжимали ей губы. Она наклонилась к Марушке и долго-долго шептала ей что-то на ухо.

— Вот как это бывает, — закончила она и добродушно хлопнула смущенную подружку по спине.

Такова здесь жизнь — без поэзии, суровая и острая, как камни на косогорах.

Через несколько дней после рождения Йожинека для железнодорожной станции во Врбовцах пришла посылка от Общества друзей природы в Весели. Новый начальник станции, который за зиму сжег все запасы угля в сарае, как раз того угля, к которому Кудержиковы год назад не притронулись из-за своей честности, передал посылку Йозефу со словами:

— Там какие-то деревца, так вы их здесь где-нибудь посадите, пусть будет красиво.

Йозеф Кудержик вытащил из плотной бумаги три молодые липки.

— Три липки, словно трое моих детей. Эта будет для Марушки, эта — для Бетушки, а эта, самая маленькая, — для моего сына.

В тот же день он вместе с Ганчаровой посадил три деревца прямо перед гостиницей.

— Мы будем любоваться ими из кухни, — сказал он потом своей жене, — будем ухаживать за ними, пусть растут и крепнут.

Из окна расположенной напротив гостиницы на три молодых деревца задумчиво смотрела Здена.

— Примутся ли? Какие-то они увядшие, — размышляла она.

Она сидела над тетрадкой в твердом черном переплете и кусала конец ручки. Надо что-нибудь написать Марушке в дневник, но ничего толкового не приходило ей в голову. Она спросила мать, но Ганчарова отмахнулась от нее. У этих нынешних девушек в голове сплошная ерунда. Вот у них были другие заботы, им приходилось работать, да еще как! Какие там дневники, на такие глупости времени не оставалось!

Здене не хотелось ударить лицом в грязь. У нее тоже есть дневник, совсем новый, и она уже давала его подружке. И хотя она никогда в жизни не сможет нарисовать такие прекрасные орнаменты, какие в нем нарисовала Марушка, какие-нибудь стишки надо все же написать.

Пусть розами устлана будет

Дорога жизни твоей… —

написала ей среди орнаментов в дневнике Марушка, и Здена тщетно ломала голову, пытаясь придумать что-нибудь подходящее.

Весь прошлый год они каждый день встречались с Марушкой. Утром, садясь в поезд, они махали рукой папе и маме Кудержиковым и на следующей остановке выходили. От вокзала в Вельке до школы было недалеко, но сколько страшно серьезных секретов слышала эта узкая тропинка, убегавшая из-под ног девушек вниз!

— Марушка, а Мартин Сабота спрашивал, учишься ли ты уже танцевать. Он хочет пригласить тебя на танцы.

Марушка довольно улыбнулась. Такой верзила, а хочет танцевать с маленькой девочкой! Здена тоже рассмеялась, но все же она чувствовала себя не в своей тарелке. Когда последний раз они пришли к Саботам за молоком, Мартин смотрел на Марушку совсем не так, как на нее, Здену, — она это отлично заметила. А Мартин уже не мальчишка, ему скоро будет семнадцать.

— Марушка, а что, если ты ему нравишься?

— Кому? — недоуменно посмотрела на подружку Марушка.

— Мартину, кому же еще!

Марушка бросила на нее быстрый взгляд из-под черных ресниц, перекинула за спину тяжелые косы и вновь рассмеялась.

А черная тропинка бежала дальше, прямо к деревянному мостику через Величку. Отсюда, из-за крон деревьев, уже виднелся циферблат церковных часов. Кто из них увидит его первой, кто из них первой крикнет, сколько они показывают?! Девушки высоко подпрыгивали, раздувались их широкие сборчатые юбчонки.

А там, внизу, по камням бежала Величка, унося на своих вспененных волнах радости и заботы праздников и будней…

Здена глубоко вздохнула. Это было так недавно — дорога в школу, Конерзов колодец, лесосека, беспечное щебетание двух девочек-подростков!

Теперь все изменилось. Марушка ездит уже не в Вельку, а в Стражнице, в гимназию. Она стала гимназисткой. Она уезжает рано утром, а возвращается поздно вечером. Иногда они еще ходят вместе пасти коз, но Марушка всегда берет с собой какую-нибудь книжку, чтобы не терять времени.

Здена снова вздохнула и сжала ручку зубами.

Как это говорила та барышня на сцене в Весели? Это было такое замечательное представление! Хотя Здена тогда еще не все понимала, но она помнит, что та барышня писала письмо одному господину: «Когда я буду за горами… вдали от милых черных глаз…» При этом она была очень печальной и сильно плакала. Держа в руке белый кружевной платочек, она делала вид, будто вытирает глаза, хотя у нее даже не покраснел нос, как у Здены, когда она плачет.

Как же было дальше? Кусая ручку, Здена напряженно думала. Вдруг что-то мелькнуло в голове, словно молния, быстро и внезапно. Девушка тотчас обмакнула перо в чернила и написала:

Когда я буду за горами,

Вдали от милых черных глаз,

Ты вспоминай меня почаще,

И вспомню я тебя не раз.

Вот так. Так говорила тогда барышня на сцене. И наверное, то же самое испытывала сейчас и Здена.

— «Когда я буду за горами… вдали от милых черных глаз…» — прочла она вполголоса и не смогла сдержать слез. Здена уронила голову на стол и разрыдалась.

В комнату вошла Ганчарова с охапкой дров и сердито взглянула на дочь. Сколько раз она просила Здену принести дрова, но та словно ничего не слышала! Мерзкая девчонка! Ни в чем нельзя на нее положиться. В пивной полно народу, а барышня себе здесь посапывает!

Она решительно подошла к дочери, размахнулась, чтобы дать ей подзатыльник, и тут услышала всхлипывания.

Рука матери остановилась в нерешительности. Взгляд ее упал на раскрытую тетрадь. Склонившись над исписанной страницей, мать прочла: