У расстрельной стены - Сергей Зверев

Солнце давно закатилось и улеглось спать где-то в глуши западных лесов, в наступившей темноте остро пахло лошадиным потом и теплой травой. Стрекотали кузнечики, и где-то посвистывали ночные птицы. Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась, правда, уже далеко не для всех.

Веселые солнечные зайчики носились наперегонки с теплым майским ветерком и задорно отплясывали на начищенных до золотого блеска трубах оркестра, играющего встречный марш. Яркие блики пробегали по длинным штыкам трехлинеек красноармейцев и новобранцев, которым сегодня предстояло принять воинскую присягу на верность Родине и рабоче-крестьянскому правительству.

Полк, замерший по команде «смирно», слушал торжественный марш, наблюдал за выносом играющего алыми всполохами революционного красного знамени и слушал доклад заместителя командиру полка.

— Товарищ комполка, полк для принятия красной присяги построен!

Краском с четырьмя кубиками на рукаве новенькой гимнастерки, туго перетянутый ремнями, придерживая ножны шашки, выслушал доклад и, не отнимая ладони от козырька фуражки, поздоровался с бойцами. После чего скомандовал «вольно» и, демонстрируя всю серьезность и важность момента, произнес краткую речь:

— Товарищи командиры и красноармейцы, а также новобранцы! Сегодня у нас очень важный и торжественный день — мы принимаем в ряды нашей доблестной рабоче-крестьянской армии новых бойцов. Они все успешно прошли курс начального обучения военному делу и доказали, что достойны стать полноправными красноармейцами. Мы все верим, что наши новые товарищи будут с честью нести высокое звание бойца славной Красной армии!

Комполка сделал соответствующую моменту паузу и хорошо поставленным голосом отдал приказ:

— По-олк, смир-р-рно! Новобранцы, оружие… на руку! К принятию красной присяги приступить!

Комиссар окинул шеренгу бойцов строгим взглядом и, близоруко щурясь, начал зачитывать текст присяги. Новобранцы громко повторяли слова клятвы — после нескольких тренировок получалось дружно, красиво, почти без разнобоя, портящего в подобных случаях все впечатление от важности момента.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников…» — медленно зачитывал комиссар полка, удерживая в левой руке раскрытую папку с вложенным в нее текстом, и бойцы слегка дрожащими от волнения голосами повторяли каждое слово.

Матвей Дергачев, крепко сжимая в руках новенькую винтовку с примкнутым штыком, повторял зачитанный комиссаром текст и в то же время успевал думать о чем-то своем — тоже невероятно важном и серьезном.

«Все-таки здорово придумали товарищ Ленин и нарком по военным делам товарищ Троцкий! Это ж по всей стране — от Балтики и аж до самого Тихого океана — нынче мужики принимают присягу! Вот это сила! Силища, можно сказать! — Обрывки мыслей, подобно легкому весеннему ветру, проносились в голове Матвея, а в душе рос и ширился почти детский восторг, и хотелось прямо сейчас броситься в бой за народную власть Советов и взять на штык какую-нибудь зловредную контру! И чтоб сам комполка потом крепко пожал ему руку и, сурово хмуря густые брови, сказал при всех остальных бойцах, мол, молодец вы, товарищ Дергачев, и страна теперь может спать спокойно — дело нашей великой революции в надежных руках! — Уже завтра получу самую настоящую служебную книжку красноармейца, и в ней аккуратным почерком штабного писаря будет черным по белому написано: «принял красную присягу первого мая двадцать третьего года». И теперь-то уж точно я буду не какой-то там сопливый Матвейка и даже не коммунар и боец ЧОНа, а самый что ни на есть всамделишный красноармеец. И за спиной моей теперь страшная силища — могучая Красная армия!

Хорошая присяга, правильная. Но, если честно, прежняя, в которой, как рассказывал комиссар, было написано не «гражданин», а «сын трудового народа», мне как-то больше поглянулась. Говорят, ту присягу вместе с красногвардейцами сам товарищ Ленин принимал — и уважение к людям проявил, и вроде как и сам рядом с бойцами встал…»

— Я клянусь добросовестно изучать военное дело… и до последнего дыхания… — продолжал читать комиссар. — Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства… не щадя своей крови и самой жизни… Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся!

Чтение закончилось, и оркестр, повинуясь отмашке комиссара, грянул «Интернационал». Бойцы и командиры сотнями мощных мужских голосов запели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем!.. Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет род людской!» Песня ширилась и летела, подобно могучему вихрю, она наполняла силой, заставляла расправлять плечи и полной грудью вдыхать пьянящий ветер свободы. И в эти минуты, наверное, каждый из краскомов и красноармейцев искренне верил, что мировая революция не за горами и до всемирного счастья и равноправия, когда не будет ни бедных, ни богатых, рукой подать…

Потом было торжественное прохождение строем мимо небольшой трибуны, на которой комполка и комиссар, приставив ладони к козырькам фуражек, со строгими и в то же время какими-то просветленными лицами принимали парад. Матвей вместе с товарищами прошел мимо трибуны, старательно поддерживая равнение и оттягивая носок ботинка. Большой барабан отбивал четкий ритм, и красноармейцы с должной суровостью пели уже другую песню, написанную не так уж и давно по поводу разгрома в Крыму войск барона Врангеля. Бойцы выводили: «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!»

В эти минуты Матвей был по-настоящему счастлив — наконец-то он стал полноправной частью огромной силы по имени Красная армия…

Матвей хорошо помнил тот июльский день двадцать второго года, когда он одним выстрелом сшиб с лошади своего бывшего дружка детства. Помнил сильный дождь, обрушившийся на отряд коммунаров во время возвращения — и до дома-то оставалось всего ничего. В мастерские они тогда приползли до смерти уставшие, вымокшие, голодные и злые. И так Дергачеву вдруг захотелось хоть куда-нибудь убраться из осточертевшей Отрожки, что зубы от тоски свело, и на время он забыл даже о постоянно терзавшем его голоде! Особо не раздумывая, Матвей подошел к старшему из чекистов и спросил: