Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка - Джордан Белфорт

Я был потрясен. И я был в отчаянии. Больше всего меня вывело из себя, что она назвала меня маленьким – более того, маленьким козлом. Герцогиня прекрасно знала, как болезненно я отношусь к своему не очень высокому росту!

Но я не хотел злиться. Вместо этого я схватил ее за щеки и пригвоздил к себе поцелуем, прижимая свои губы к ее губам и отчаянно пытаясь сохранить какой-то ритм. Но это было очень трудно. Она мотала своей светлой головой, словно ребенок, который уворачивается от ложки с яблочным муссом, и при этом крутила бедрами, совершая нарочито активные круговые движения.

Ярость захлестнула меня, и я закричал:

– Потише, Надин, что с тобой случилось?

Тут же последовал ее ядовитый ответ:

– Пошел ты! Я тебя ненавижу – я тебя, блин, ненавижу! – она схватила меня за голову и язвительно сказала: – Джордан, посмотри мне в глаза. Посмотри немедленно мне в глаза.

Я посмотрел. Она продолжала:

– Не вздумай забыть, чего ты лишился вместе с нашим браком, не вздумай, блин, забыть, – ее голубые глаза испускали смертоносные лучи, – мы трахаемся в последний раз! Это так, запомни мои слова. Ты меня больше никогда не получишь, так что лучше порадуйся в последний раз.

И она начала насаживать себя на меня глубокими, ритмичными рывками, как будто хотела, чтобы я немедленно кончил.

Господи! – подумал я. Она явно перебрала текилы. Она ведь не серьезно, этого не может быть. Как может за этим прекрасным лицом скрываться столько яда? В этом не было никакого смысла. Я понимал, что правильно было бы слезть с нее, не доставлять ей удовольствия при мысли о том, что я кончу в тот момент, когда она говорила мне, как меня ненавидит… но при свете лампы с абажуром цвета спелого абрикоса она выглядела совершенно потрясающе. К черту все! – подумал я. Женщин понять невозможно, и она очень серьезно говорила о том, что это в последний раз, так что мне лучше поторопиться или по крайней мере постараться поскорее кончить до того, как она передумает и скажет, что последний раз уже был в прошлый раз… и тут я сделал последний рывок и изо всех сил постарался добраться до самой глубины ее матки… бах!.. я кончил в нее… и закричал:

– Я люблю тебя, На!

А она закричала:

– Я тебя, блин, ненавижу, ты козел! – и тут я рухнул прямо на нее.

Так мы лежали, как мне показалось, очень долго, примерно секунд пять, после чего она столкнула меня с себя и истерически зарыдала. У нее сотрясалось все тело, и сквозь ужасные, разрывающие внутренности рыдания она прокричала:

– О господи, за что? Что я сделала?

Она повторяла эти слова снова и снова, а я, застыв от ужаса, лежал рядом с ней. Потом я попытался обнять ее, но она меня оттолкнула. Потом она опять рыдала, а затем сказала слова, которые я не забуду до конца моей жизни.

– Это все эти чертовы деньги, – прорыдала она, – это все эти чертовы деньги!

Она с трудом говорила из-за рыданий.

– Я все время все знала и ничего не делала. Ты забирал у людей деньги, а я их тратила. О господи – что я наделала!

Тут я вдруг почувствовал страшную ярость. Эти ее слова о чертовых деньгах уничтожали все, что у нас было общего – включая мой успех. Можно было подумать, что весь наш брак был каким-то фарсом, как будто вокруг меня не было ничего настоящего и искреннего. Я оказывался человеком, состоявшим из частей, сумма которых не равнялась целому. Меня окружали богатство и красота, выставленные напоказ, но я чувствовал себя бедным, уродливым и безнадежно растерянным. Я с тоской вспоминал времена попроще. Я с тоской вспоминал жизнь попроще. Я с тоской вспоминал жену попроще.

Я даже не пытался скрыть свое недовольство и сразу дал ей отпор.

– Чертовы деньги? – брызгая слюной, крикнул я. – К черту, Надин! Я работаю на Уолл-стрит, я не какой-нибудь чертов гангстер!

Я с отвращением покачал головой.

– Да, я кое-где мухлевал, но все так делают, так что приди в себя, блин!

Она ответила глухим голосом сквозь страшные рыдания:

– О господи, ты всех развратил, даже мою мать! А я… я… Я просто стояла… и… и смотрела… и… и… тратила… чертовы… деньги!

Она так рыдала, что могла произнести только одно слово за раз.

– Твою мать? – завопил я. – Да ты понимаешь, сколько хорошего я сделал для твоей матери? Когда я с ней познакомился, ее как раз выгоняли из квартиры – за то, что она не могла за нее заплатить! Я позаботился о твоем тупом братце, и о твоем, блин, тупом папаше, и о твоей сестре, и о тебе, и обо всех, черт побери! И вот что я получаю в благодарность?

Я остановился, пытаясь собраться с мыслями. Теперь я тоже плакал, хотя в тот момент я от злости даже не сразу это заметил.

– Поверить не могу! – снова заорал я. – Просто, блин, не могу поверить! Как ты могла сказать это сейчас? Надин, ты же моя жена! Как, блин, ты могла это сейчас сказать?

– Прости, – прорыдала она, – прости. Я не хотела делать тебе больно.

Она тряслась, как в лихорадке.

– Я не хотела… я не хотела, – и она скатилась с кровати на ковер от Эдварда Филдса за 120 тысяч долларов, свернулась там в позе зародыша и продолжала дико рыдать.

Вот и все.

Вот тогда-то я понял, что навсегда потерял жену. Что бы ни связывало раньше нас с Герцогиней, теперь это было разорвано. Смогу ли я еще когда-нибудь заняться с ней любовью – это еще можно было обдумать, но, по правде говоря, мне было наплевать. В конце концов, у меня были куда более серьезные проблемы, чем вопрос о том, с кем переспать.

Куда важнее было то, что в другой части дома спали двое маленьких детей, невинные жертвы всей этой истории, которым предстояло столкнуться с одной из самых жестоких жизненных истин: все хорошее когда-нибудь кончается.

На следующее утро я снова сидел в своем лимузине.

На этот раз, правда, пакистанский террорист вез меня не через мрачное чрево западного Квинса, теперь мы ехали через мерзкую помойку западного Бруклина, пробирались через демографический ад, который называется Сансет-парк, – ну о-очень этнически разнообразный район, битком набитый китайцами и корейцами, малайцами и вьетнамцами, тайцами, и пуэрториканцами, и мексиканцами, и выходцами из Доминиканской Республики, Сальвадора и Гватемалы, не считая горстки тупоумных финнов, до которых все еще не дошло, что все их финские собратья уже лет тридцать назад удрали из этого района, спасаясь от нашествия варварских орд, – так что, глядя в окно, можно было подумать, что мы проезжаем через парковку у здания ООН после нанесения по нему ракетного удара.

Да, эта часть Сансет-парка была той еще дырой: равнина асфальта и грязной земли, из которой росли полуразвалившиеся склады, заброшенные магазины и гниющие причалы, покрытые птичьим пометом. Даунтаун Манхэттена – куда я вообще-то направлялся этим утром – находился всего в нескольких милях к западу отсюда, на другом берегу грязной Истривер. С удобного пункта наблюдения на заднем сиденье лимузина я взирал на мощное течение реки, на вздымающиеся вверх небоскребы Нижнего Манхэттена и на роскошную дугу моста Верразано, тянувшегося на далеко не столь роскошный Стейтен-Айленд.