Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

В этом, вероятно, крылась большая опасность, признаваемая даже преданными почитателями графа Ангальта. Так, С. Н. Глинка признавал: «Были также и такие кадеты, которые, выйдя из корпуса с полным курсом классического (выделено мной. — Л. И.) учения и став наряду с обыкновенными офицерами, упадали под бременем учебным и, хватаясь в унынии духа за Бахусову чашу, исчезали прежде времени и для службы, и для света. Были и такие, которые, напитавшись свободою Рима и Афин, оставляли службу, сами не зная, для чего. Но если кому удавалось переломить себя и свыкнуться со шпагой, тот, исполнив обязанности мира существенного, переходил с новой бодростью духа в мир римский и греческий». В числе выпускников графа Ангальта был генерал-майор Яков Петрович Кульнев, первый военачальник, погибший в Отечественной войне 1812 года, о котором писали, что он «шел по следам Фабриция и Эпаминонда. Подобно фивскому Эпаминонду, любил он мать свою и делился с нею жалованьем и, подобно Филопемену был прост в одежде и в быту общественном. Кульнев дорожил своей бедностью и называл ее "величием древнего Рима". Когда сослуживцы его напрашивались к нему на обед, он говорил: "Щи и каша есть, а ложки привозите свои". Плутарх был с ним неразлучен: с его "Жизнями великих людей" отдыхал он на скромном плаще своем и с ними ездил в почтовой повозке, и у них перенял то чувство, которое находило величие в нуждах жизни и бедности. В чудесную войну 1812 года на берегах Двины взят был в плен раненый генерал Сен-Женье; Кульнев собственными руками и собственным бельем перевязывал ему раны. Услышав о его смерти, Сен-Женье сказал: "В полках русских не стало героя и человека"».

Граф Ангальт управлял корпусом на протяжении семи лет и скончался в 1795 году. Он не желал расставаться со своими воспитанниками и после смерти, поэтому при жизни его в саду кадетского корпуса была установлена мраморная плита «с надписью, кто под ней лежит». Перед смертью он полушутя-полусерьезно сказал своим «любезным детям»: «Кадеты попросят своих кроликов подрыться под мой надгробный камень; а старшие сержанты положат меня под него, и дело будет в шляпе!» (Судя по всему, в кадетском корпусе существовал и «живой уголок».)

Екатерина II была явно недовольна состоянием дел в кадетском корпусе. Разностороннему образованию выпускников корпуса недоставало главного: подготовки к несению воинской службы, то есть именно того, ради чего и создавались кадетские корпуса. Активная внешняя политика России к концу XVIII века представляла офицерам русской армии неограниченные возможности для приложения своих сил: конец екатерининского царствования ознаменовался войнами с Турцией (1787 — 1791), Швецией (1788 — 1790), боевыми действиями в Польше (1794). Наконец, вся монархическая Европа «встала под ружье», сражаясь с революционной Францией, и Российская Императорская армия в любую минуту могла выступить в поход. Мир становился иным, и войны становились иными, и к ним необходимо было готовиться…

В 1-й кадетский корпус прибыл новый директор — генерал-поручик Михаил Илларионович Кутузов, «герой Измаильский», участник почти всех войн, которые Россия вела при Екатерине. Немаловажным было и то обстоятельство, что Кутузов в свое время сам с отличием закончил Артиллерийский и Инженерный корпус (2-й кадетский) и даже преподавал там в юные годы. От императрицы он получил распоряжение произвести ускоренный выпуск офицеров в армию (в результате вместо положенных трех лет кадеты старшего или «среднего» возраста проучились два года). Встреча бывших питомцев Ангальта с будущим великим полководцем была нерадостной: «Войдя в нашу залу, Кутузов остановился там, где была высокая статуя Марса . Если бы какая-нибудь волшебная сила вскрыла тогда звезду будущего, то тут представилась бы живая летопись всех военных событий 1812 года. Но тогда в нашей великой России никто об этом не думал; все в ней пировало и ликовало, только мы были в унынии. Кутузов молча стоял перед Марсом, и я через ряды моих товарищей подошел к нему и сказал: "Ваше высокопревосходительство! В лице графа Ангальта мы лишились нежного отца, но мы надеемся, что и вы с отеческим чувством примете нас к своему сердцу". Кутузов, окинув нас грозным взглядом, возразил:

— Граф Ангальт обходился с вами, как с детьми, а я буду обходиться с вами, как с солдатами».

Можно было себе представить чувства многих кадет, услышавших эти слова! Он отнюдь не показался им добрым «дедушкой», как девочке Малаше из романа Л. Н. Толстого «Война и мир». Однако все было далеко не так печально. Сдержанно и даже враждебно относились к новому директору кадеты «старшего возраста», полностью «сформировавшиеся» при графе Ангальте; младшие же воспитанники не имели подобного предубеждения. Так, И. С. Жиркевич (мать которого была уверена в том, что ее сыну на роду написано стать губернатором), поступивший в «малолетнее» отделение, вспоминал Кутузова с явной теплотой: «Вид грозный, но не пугающий юности, а более привлекательный. С кадетами обходился ласково и такого же обхождения требовал и от офицеров. Часто являлся между нами во время наших игр, и в свободные наши часы от занятий, и тогда мы все окружали его толпой и добивались какой-нибудь его ласки, на которые он не был скуп».

Программа же обучения будущих офицеров переменилась: на выпускном экзамене по русской словесности им было задано сочинить письмо, «будто бы препровожденное к отцу раненым сыном с поля сражения». С. Н. Глинка, будущий «первый ратник Московского ополчения» в 1812 году, издатель патриотического журнала «Сын Отечества», вспоминал, что во время этого экзамена Кутузов безошибочно определил его истинное призвание: «Два первые сочинения Кутузов слушал без особого внимания. Дошла очередь до меня. Я читал с жаром и громко, Кутузов вслушивался в мое чтение. Лицо его постепенно изменялось, и на щеках вспыхнул яркий румянец при следующих словах: „Я ранен, но кровь моя лилась за Отечество, и рана увенчала меня лаврами! Когда же сын ваш приедет к вам, когда вы примете его в свои объятия, тогда радостное биение сердца вашего скажет: 'Твой сын не изменил ожиданиям отца своего!'“ У Кутузова блеснули на глазах слезы, он обнял меня и произнес роковой и бедоносный приговор: "Нет, брат! Ты не будешь служить, ты будешь писателем!"» Эта сцена ярко характеризует и Кутузова, и Сергея Глинку, и время, в которое они жили. Заметим, что среди русских офицеров эпохи 1812 года были и поэты, и писатели (например, брат того же Сергея Глинки — Федор), однако военачальник очень тонко уловил за строками сочинения нечто, что помешает экзаменуемому им юноше нести военную службу. Также безошибочно он «угадал» среди множества кадетов тех, у кого было особое призвание к военному ремеслу. Так, Карлу Федоровичу Толю (в 1812 году — полковник, генерал-квартирмейстер Главного штаба при Кутузове) Михаил Илларионович решительно сказал: «Послушай, брат, чины не уйдут, науки не пропадут. Останься и поучись еще». Толь остался, и Кутузов ознакомил его со своими военными правилами и познаниями». Заметим, что в 1812 году К. Ф. Толя считали самым образованным офицером в русской армии, в 1815 году французские историки называли его «первым русским тактиком». Среди выпускников Кутузова 1796 года был и Федор Федорович Монахтин, в Отечественной войне 1812 года — начальник артиллерии 6-го пехотного корпуса, смертельно раненный при Бородине. Кстати, С. Н. Глинка позже недоумевал по поводу своих товарищей по корпусу: «Скажу только, что ни Монахтин, ни Толь не занимали ни в одном из корпусных классов первых мест». Думается, в этом и проявились недостатки системы образования графа Ангальта.