1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - Димитрий Олегович Чураков

Сами же уездные и губернские органы власти от крестьянского самоуправления никак не зависели. Управление здесь находилось в руках представителей центральной власти: урядников – в уездах, губернаторов и генерал-губернаторов – в губерниях. Генерал-губернаторы назначались в столичные губернии или окраинные территории либо для управления несколькими губерниями или областями, объединяемыми в особую административную единицу – генерал-губернаторство или край[141]. На должность губернатора и генерал-губернатора могли претендовать только князья, графы, бароны и прочие представители высшей аристократии[142]. К примеру, генерал-губернатором Москвы был Великий князь Сергей Александрович, убийство которого И. П. Каляевым 4 февраля 1905 года стало важным событием Первой русской революции[143].

С 1864 по 1892 гг. создаются губернские, уездные и городские органы самоуправления. Среди причин, толкнувших самодержавие на этот шаг, называют, как правило, развитие в стране капитализма. Считалось, что благодаря рынку вся инфраструктура общества усложнилась настолько, что прежний аппарат управления оказался не в силах нормально руководить им. Среди предпосылок реформ самоуправления называлась отмена крепостного права. Имелось в виду, что отмена рабства дала возможность охватить самоуправлением большую часть общества[144].

Сегодня подобные схемы, рождённые типичным европоцентризмом, вряд ли можно признать достаточными. На Западе, действительно, рост буржуазных отношений мог стать единственной причиной реформ в сфере управления. Переход от феодализма к капитализму там сопровождался приобщением населения к местному управлению. Не могли не сказаться в странах Запада темпы и размах капитализации общества. В России ситуация была в корне иной. Известно ведь, что дискуссии о темпах развития и зрелости русского капитализма не утихали вплоть до периода сталинской индустриализации. Понятно, что возникли они не на пустом месте. Среди причин, породивших эти дискуссии, были и особенности русского капитализма, и его относительная отсталость[145]. Но если подобное было актуально применительно к началу XX века, то к середине XIX века это было актуально ещё в большей мере.

Кроме того, капитализм рос в России как уклад, параллельный по отношению к традиционной экономике страны. Отсюда его верхушечный характер. Первоначально буржуазные отношения в большей мере затрагивали верхи общества. Подавляющее большинство населения, принадлежавшее к социальным низам, долгие годы оказывалось не вовлечённым в орбиту развития капитализма. Впрочем, и в прошлом признавалось, что аграрная реформа 1861 года носила ущербный характер и сковывала рост в стране буржуазных отношений.

И здесь мы вновь должны вернуться к подлинной роли в новейшей русской истории отмены крепостничества. Оно было не только предпосылкой, но и основной причиной реформ и контрреформ самоуправления. Совпав с демографическим подъёмом, оно привело к мощному взрыву энергии крестьянства. Государство в одночасье оказалось перед лицом лавинообразного роста рядов своих граждан. Отсюда и вытекала та ситуация, о которой писали исследователи, но объясняли её чисто с позиций экономического детерминизма. К середине XIX века целые пласты общества оказались вне сферы управления. Провалились, выпали из-под государственного контроля целые отрасли народного хозяйства, к тому же те из них, которые были призваны ориентироваться на обслуживание нужд населения. Либеральное окружение царя уже тогда убеждало передать какие-то функции по обеспечению жизнедеятельности сельских жителей учреждениям, избранным всеми слоями общества[146]. Тем самым самоуправление должно было не только поглотить излишнюю социальную энергию деревни. Ставилась цель создать нового посредника вместо прежней фигуры крепостника между государством и крестьянством.

Такой подход позволяет дать рациональное объяснение многим вещам, прежде толковавшимся исключительно с точки зрения волюнтаризма того или иного монарха. Так, становится понятным, почему в органах самоуправления численно преобладали прежние крепостники, а права крестьян были всячески урезаемы, хотя это и вело к их постепенному загниванию. К примеру, в 1912 году в Николаевском уезде Самарской губернии не состоялось ни одного земского собрания. Причиной этого было то, что в уезде резко упало количество дворян и невозможно было обеспечить их представительство в земских органах. Комментируя обращение самарского губернатора по этому поводу, министр внутренних дел отмечал, что ситуация в Николаевском уезде «не представляет явления исключительного»[147]. И действительно, в 1909–1912 годах в 316 уездах должно было быть избрано 1831 гласных, в то время как всех дворян-избирателей насчитывалось лишь 1444. В то же самое время основным ресурсом пополнения земской казны было обложение не помещичьих, а крестьянских земель[148]. Во главе же земств стояли председатели дворянства соответствующего ранга. К слову сказать, сохранило дворянство и своё сословное самоуправление. В основе его, как и прежде, оставалась система дворянских собраний. Впрочем, как и земское, дворянское самоуправление своего общеимперского звена не имело.

Более ясным становится и феномен земского образования. Как известно, именно попечительство над школой было самым успешным звеном в деятельности земств. В Московском уезде первую свою школу земцы открыли в 1872 году, а в 1913 их было уже 206. Всего же за полвека земствами было открыто около 28 тыс. школ, в которых обучалось 2 млн детей. За тот же период ими было подготовлено 45 тыс. учителей[149]. Резко росли расходы земств на образование. В 1878 году они составили 14,5 % к земскому бюджету, в 1890 – 15,3 %, а в 1890 – уже 17,6 %[150]. Именно земства превратили народное образование в систему регулярно финансируемых заведений. Земствам удалось создать новый тип школы. Со временем по образцу земских школ стали действовать казенные и даже церковные школы[151]. Причины активности земств в сфере образования объяснимы, в частности, тем, что только образовательная деятельность могла социально адаптировать крестьянства без массированного вовлечения его в политическую деятельность. Кроме того, именно совпадение по времени демографического и социального взрывов в русской деревне создавали почву для быстрого развития образовательной сферы. Наконец, втягивание крестьян в процесс образования посредством земских школ правительство попутно ещё раз решало вопрос с посредником между собой и крестьянством. Таким посредником в данном случае становился интеллигент-учитель, т. е. опять-таки представитель господствующих групп населения.

Получает своё объяснение и тот факт, почему география земской реформы во многом совпадает с реформой 1861 года. В самом деле, земская система в основном охватила губернии Европейской России, т. е. те же губернии, где незадолго до этого было отменено крепостное право. Вместе с тем ни в Польше, ни в Финляндии, ни в Сибири, где капитализм дал наиболее глубокие корни, в том числе в деревне, земство не вводилось.

Наконец, становится очевидным и ритм смены реформ контрреформами. Пока государство ещё опасалось наката, идущего из глубин крестьянского мира, органы самоуправления получали максимум прав. В определённой мере царизм шёл на риск, балансируя на грани сохранения устоев, позволяющих существовать империи