Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

доброе намерение. Ее пышное и упругое тело просвечивалось сквозь тонкую ткань платья, плотно охватывающего ее округленные бедра. В противовес подругам Ирина установила выбор сама, ибо сердце ее почему-то пленилось молчаливой робостью Павла Шатрова.

Третья девица имела тусклое лицо и именовалась Тоней: она служила в магазине в качестве продавщицы и благодаря профессии обожала деликатность в обращении. Будучи гордой по натуре, она смирилась, и не потому, что Илья Лыков был солдат, а по той причине, что в его лице она будто бы нашла некое благородство.

Илья Лыков был робок с девушками, но в помыслах своих он лелеял идеал любви, а потому томная продавщица так скоро и молчаливо покорила его сердце.

Оказывается, девушки в тени скрывались от зноя: они предпочли бы загар от воздействия кавказского солнца, но калужского они боялись: по их утверждению, от калужского солнца лицо лупилось, а не загорало.

Девиц интересовала война, а от интереса к войне нижних чинов они не страшились. Портниха Ирина высказала даже к нижним чинам сожаление, и особенно это почувствовал Павел Шатров, ибо она придвинула к его бедру свое упругое тело.

Мысли их о войне являлись неопределенными, и девицы имели желание посмотреть на войну как на неведомое им зрелище. Они, разумеется, стремились видеть подвиги, а не выпотрошенную утробу какого-либо русского или немца.

Иван Бытин, однако, предложил девицам немедленно посетить не войну, а загородный лес, на что они непринужденно согласились.

Лес находился на противоположном берегу реки, и Павел Шатров с Ильей Лыковым могли только свидетельствовать успех их нечаянного друга. Они совершили переправу по понтонному мосту, перекинутому через Оку на ее излучине, и загородный лес манил их таинственной неизвестностью.

Они расположились на лесной поляне, где струился золотой августовский день по шелковистой траве; было тихо, шелестели сосновые иглы, и густо пахло смолой.

Они возлегли на траве — возмужалой, но еще не поблекшей. Природа пробуждала радость, водка некиим образом опьяняла разум: было весело, но сердце каждого требовало строгой интимности и трепетало от предстоящей любви.

Иван Бытин предложил Павлине осмотреть близлежащую местность в глубине леса, томная же Тоня предпочла игры в прятки и искать ее обязан был Илья Лыков. Ирина оставалась на месте, она лежала неподвижно, пережевывала какой-то стебель и легонько туфлей толкала Павла Шатрова под бока. Ирина тяжело вздохнула, и Павлу Шатрову показалось, что с груди ее сдвинулся какой-то непомерный груз.

— Поди, у тебя дома жена осталась? — робко спросила девица, но отрицательному ответу Павла Шатрова все равно не поверила.

Павел Шатров справедливо обиделся за недоверие, он помрачнел, чем окончательно победил простое сердце калужской портнихи.

— Уж будто бы у тебя нет жены? — усомнилась она ради того, чтобы окончательно окрепнуть верой в противоположное. — Ну, придвинься же ко мне: большой ты солдат, а несообразительный!

Павел Шатров повиновался и немедленно ощутил, что его стриженые волосы легонько теребит ее теплая рука. Она смотрела ему в лицо, и он приметил, что глаза ее искрятся, переполнившись влагой.

— Я глупышка, милый, — прошептала она и заплакала.

Павел Шатров напугался: он не знал, чем утешать плачущих, и, чтобы не прослезиться самому, прижал ее голову к своей груди.

— Я глупышка, милый, — повторила она. — Ты ныне заронил искру в мое сердце, а тебя, может быть, на войне убьют.

Павел Шатров не хотел смерти, ибо слова девушки пробуждали задор к жизни, к совершению иного подвига. Совершившегося они не устрашились, а калужская портниха Ирина стала оправлять свое платье…

— Я жалею людей, — сказала Ирина. — Я испытала твою силу, и если ты погибнешь на войне, мне будет тебя жалко.

Павел Шатров не желал собственной смерти, и поэтому таинственности войны он неожиданно стал страшиться. Его не прельщали больше ратные подвиги, и ради жизни в его сердце бурлила кровь.

Под вечер Павел Шатров уснул, а портниха Ирина осторожно гладила его лоб, пребывая в непрерывной и тихой задумчивости: он не был обречен для ее сердца навеки, но становился ей милее, ибо будущее его никому не было известно, она чтила будущее — и свое и чужое — и по сердечной женской доброте скорбела, как бы его будущее преждевременно не угасло.

— Вставай, Павел, — осторожно произнесла она. — По солдатскому определению у вас в казарме скоро отобьют зорю на поверку.

Ее озабоченность была так велика, что Павел Шатров, будучи простодушным до наивности, догадался, что в глубине ее сердца лежала неведомая ему искренность.

Они возвращались в город молча, не забыв, однако, назначить место встречи на вечер последующего дня.

В танцклассе калужских епархиалок его ожидали Илья Лыков и Иван Бытин, торжествующие и удовлетворенные: Илья Лыков полагал, что идеал его любви найден раз и навсегда, Иван же Бытин также утверждал, что и его терпеливое сердце до некоторой степени обабилось. Правда, впереди еще лежал Берлин, и беспокойная натура Ивана Бытина могла нести свое ухарство на обширные площади чужеземной столицы: там, по его мнению, он может обзавестись потаскухой только ради нужды, предмет же сердца останется в Калуге. Утверждение Ивана Бытина являлось безапелляционным, и Павел Шатров ничего уже против не возражал.

События, однако, торопились безжалостно, и день девятнадцатого августа являлся для калужских горожан торжеством, а для нижних чинов двести двадцать шестого пехотного Землянского полка — днем отправки на фронт, в действующую армию.

Утром этого дня степенные и пожилые нижние чины уверенно, но неторопливо приводили в порядок ранцы и маты, накручивая последние на палаточные стойки и прикрепляя их к скатанным колбасою шинелям.

Иван Бытин, Павел Шатров и Илья Лыков отличались от многих нижних чинов молодостью и поспешностью: они торопились, чтобы хоть несколько минут провести в городе, — каждый на отдельном углу, предназначенном для свидания…

Павел Шатров шел к цели главной улицей, и на этот раз он имел дерзновенные помыслы. Павел Шатров приметил, что огромные толпы торопливых людей движутся навстречу двум бегущим мальчикам — продавцам газет, и один из мальчиков подал первым прозрачный детский возглас:

— Мазурские озера!

— Мазурские озера! — подхватил возглас мальчика незримый бас.

— Мазурские озера! — произнесли калужские горожане в сотни глоток.

Павел Шатров вздохнул и заторопился. В его распоряжении имелось, быть может, четверть часа, а тайный замысел не было возможности выполнить на углу людной улицы. Павел Шатров торопился, быть может, на последнее свидание с милой, и все его напряженное внимание принадлежало ей. Он стремился на свидание, но что-то непредвиденное остановило его.

— Ты слышишь? Мазурские озера! — произнес кто-то и бесцеремонно дернул его за рукав; он напугался и вздрогнул, но страшиться ему положительно не