Обольщение красотой - Шерри Томас

В столовую вела великолепная лестница с резной балюстрадой из тикового дерева, украшенной позолотой в японском стиле. Но сейчас ее было практически не видно. Все ступеньки были заняты дамами в перьях и джентльменами во фраках, которые пробирались наружу, держась за перила.

Венецию охватила паника. Неужели обед уже закончился, и она опоздала? Но Лексингтона среди тех, кто покидал столовую, не было, и она двинулась навстречу толпе, не обращая внимания на любопытные взгляды.

Обеденный зал представлял собой просторное помещение, имевшее сто футов в длину и шестьдесят в ширину, со стеклянным куполом посередине, уходившим вверх на высоту двух палуб. В ясную погоду сквозь него лился солнечный свет, освещавший ряды коринфских колонн и четыре длинных стола, каждый из которых мог вместить более сотни обедающих.

В этот штормовой вечер из купола по-прежнему лился яркий, хотя и трепетный свет, но источником его была большая электрическая люстра из литого серебра, которая раскачивалась вместе с океанским лайнером, нырявшим по волнам. Если бы Венеция явилась на час раньше, ее встретил бы звон серебряных столовых приборов и приглушенный смех — знакомые звуки привилегий и довольства. Но сейчас зал был почти пуст, блюда и приборы убраны, стулья перевернуты. Только несколько пассажиров еще сидели за столом со специальной деревянной рамой, удерживавшей тарелки и бокалы на месте. Одна из них, цветущая женщина средних лет, громко рассказывала о своих прошлых плаваниях через Атлантику.

Лексингтон, облаченный в вечерний костюм, сидел отдельно от других за чашкой кофе, глядя на шторм, бушевавший снаружи. Венеция помедлила, молясь, чтобы в ближайшие несколько минут «Родезия» не делала резких пируэтов. Она предпочла бы не шататься на ходу, а приблизиться к нему, как акула, стремительная и опасная.

Лексингтон повернул голову и посмотрел в ее сторону. Хотя через вуаль было трудно судить о выражении его лица, Венеции показалось, что она уловила искорку интереса.

И предвкушения.

Ее желудок сжался, лицо загорелось, сердце застучало, отзываясь пульсацией в ушах.

Когда она подошла ближе, герцог поднялся, но ничего не сказал. Официант, появившийся словно ниоткуда, помог ей отодвинуть стул. Другой подал чашку кофе.

Лексингтон снова занял свое место. Не отрывая от нее взгляда, он поднял свою чашку и сделал глоток. Похоже, он не собирался облегчать ситуацию.

Венеция заговорила, не давая себе возможности передумать.

— Я подумала над вашим предложением, сэр.

Он молчал. Воздух между ними чуть ли не искрился от напряжения.

Венеция судорожно сглотнула.

— И пришла к выводу, что я открыта к убеждению.

Лайнер накренился. Она схватилась за свою чашку, чтобы не дать ей опрокинуться. Лексингтон проделал то же самое, и его палец обхватил ее палец. Венецию словно пронзил электрический разряд, отдавшись в плече.

— Я собирался вернуться в свою каюту, — сказал он. — Может, составите мне компанию?

На секунду Венеция лишилась голоса. При мысли, что они останутся наедине, у нее перехватило дыхание.

— Хорошо, — выдавила она.

Он поставил свою чашку и поднялся на ноги. Прикусив губу, Венеция последовала его примеру. Их уход вызвал любопытные взгляды у остальных обедающих. Лексингтон не обратил на них внимания. Странно, но, направляясь к нему, она меньше всего думала, как к этому отнесутся окружающие. Однако сейчас она чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу.

На лестнице Венеция слегка опередила своего спутника. Корабль резко накренился, и его рука обвилась вокруг ее талии.

— Со мной все в порядке, спасибо, — резко бросила Венеция.

Он убрал руку. Венеция поморщилась, недовольная своим тоном. Она говорит совсем не как женщина, у которой на уме занятия любовью. Будь она чуть строже, и могла бы возглавить движение моралистов.

Каюты класса «люкс» располагались на несколько палуб выше столовой. Остаток пути они проделали в молчании. У двери своей каюты Лексингтон помедлил, устремив на нее непроницаемый взгляд, прежде чем повернуть ключ в замке.

В приглушенном свете гостиной можно было разглядеть только общие контуры мебели: письменный стол и кресло у окна, шезлонг справа, два мягких кресла напротив и книжные полки, встроенные в переборку.

Лексингтон закрыл дверь.

Венеция ощутила приступ паники.

— Не просите меня снять вуаль, — вырвалось у нее.

— Понимаю, — негромко отозвался он. — Как насчет того, чтобы что-нибудь выпить?

— Нет. — Она резко втянула воздух. — Нет, спасибо.

Лексингтон проследовал мимо нее в каюту. Только когда он протянул руку, она поняла, что он гасит свет. Каюта погрузилась во мглу, озаряемую только вспышками молнии.

Он задернул шторы, звякнув кольцами по металлическому карнизу. Темнота была такой полной, что Венеция ощутила стеснение в груди. Шум шторма ослабел. Даже качка корабля, казалось, стала меньше. Тело Венеции приспособилось к волнению моря, однако весьма предсказуемый курс, взятый Лексингтоном, грозил затянуть ее в пучину.

— Вы верите, что сейчас я ничего не вижу?

Он стоял прямо перед ней.

— Да, — отозвалась Венеция, вцепившись пальцами в складки своей юбки.

Он снял с нее шляпу. У Венеции перехватило дыхание. Никогда в жизни она не чувствовала себя более обнаженной.

Он прошелся тыльной стороной ладони по ее щеке, и кожу словно опалило огнем.

— Дверь не заперта. Вы можете уйти в любой момент.

В голове Венеции мелькнула сцена: он входит в нее, а она, охваченная сомнениями, умоляет разрешить ей уйти.

— Я не уйду. — В ее тихом голосе прозвучал вызов.

Он промолчал. Венеция надеялась, что шум волн, бьющихся о борта «Родезии», заглушает ее прерывистое дыхание. Лексингтон опять коснулся ее, пройдясь подушечкой большого пальца по ее нижней губе. И снова его прикосновение обожгло кожу.

— Вы не хотите заниматься со мной любовью. Зачем вы здесь?

Она сглотнула.

— Хочу, просто боюсь.

— Чего?

Лексингтон склонил голову и поцеловал ее чуть ниже скулы. Венецию пронзила дрожь.

— Просто… прошло слишком много времени.

Он взял ее за предплечья, обжигая сквозь шелковую ткань рукавов.

— Сколько?

— Восемь лет.

Он обхватил ладонью ее затылок и поцеловал без тени колебаний, раздвинув ее губы. Поцелуй имел вкус арабского кофе, чистый и крепкий, как его воля. И она ощутила эту волю глубоко внутри себя, в местах, дремавших почти десять лет.

Лексингтон отстранился — слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.