Одурманивание Маньчжурии. Алкоголь, опиум и культура в Северо-Восточном Китае - Норман Смит

применять инъекции морфина, чтобы помочь наркоманам постепенно отказаться от опиума. Сообщается, что Чжан Сюэлян лично проходил такую процедуру в Пекине, когда японцы вторглись в Маньчжурию в 1931 г. Милитаристы ушли, их сменили иностранные оккупанты, а опиум и алкоголь как были, так и остались.

Руководители Маньчжоу-го публично заявляли, что политика по борьбе с токсическими веществами связана с их «осознанным и смелым научным экспериментом» (цит. по: [Yamamuro 2006: 4]) с целью установления, как выразился Прасенджит Дуара, «прогрессивной современной политической системы» [Duara 2003: 75], в которой не будет места милитаризму, коммунизму и западному империализму. Они также говорили о намерении покончить с «махинациями англичан» по отравлению [населения] интоксикантами [Liu 1941: 4]. Поборники Маньчжоу-го видели в нем самое современное государственное образование в мире, где лучшие восточноазиатские традиции, в особенности конфуцианская идея вандао – буквально «путь правителя» или философия добродетельного правления, – сопрягались с западной наукой и материализмом. Учреждение в 1932 г. Маньчжоу-го сулило экономические преобразования, в том числе в области коммерческого производства и потребления интоксикантов. Хроническое недофинансирование Японией своего империалистического проекта, согласно исследованиям Майкла Барнхарта, Алана Баумлера, Мириам Кингсберг и Ямада Гоити [Barnhart 1987; Baumler 2007; Kingsberg 2009; Yamada 2002], делало контроль за этими интоксикантами еще более притягательным источником доходов. При Маньчжоу-го местная алкогольная промышленность была подвергнута укрупнению сначала на неформальном уровне, а потом и в соответствии с государственными распоряжениями. В 1932 г. был введен закон «Об опиуме», который зафиксировал нормативные рамки для реформирования опиумной торговли под руководством японцев. Оккупанты хотели поскорее взять под свой контроль «традиционные отрасли, которые в наибольшей степени отвечали интересам китайцев». «Тем самым японцы усиливали свое влияние на экономику в целом» [Sun, Huenemann 1969: 76]. Правительство Маньчжоу-го реализовывало политику поощрения роста в отдельных отраслях – в особенности в строительстве, которое за несколько лет обеспечивало восстановление экономики. Кан Чао замечает, что в 1930-е гг. производство «под японской опекой» представляло собой «весьма динамичный сектор» [Kang 1983: 15]. В середине 1930-х гг. британский консул даже говорил об «увеличении благосостояния населения в целом» [Wright 2004: 1105]. Однако Герберт Бикс замечает, что если кто-то во времена Маньчжоу-го и процветал, то это было не местное население и даже не японские переселенцы, а такие крупные госпредприятия, как, например, ЮМЖД [Bix 1972: 438].

После японского вторжения Квантунская армия[95] взяла под свой контроль Северо-Восточный Китай. Маньчжурия с ее обширным производством интоксикантов представляла собой крайне сложный для управления регион. Официальные лица Маньчжоу-го пытались обосновывать создание нового государства с позиций спасения народа от различных напастей, в том числе зависимости от токсичных веществ. По расчетам сотрудников ЮМЖД, по состоянию на октябрь 1931 г. «примерно 5 % от общего населения [региона] в 30 миллионов человек, то есть 1,5 миллиона человек, злоупотребляли опиумом и другими наркотиками» [Jennings 1997: 83]. Новейшие оценки свидетельствуют о том, что в первые годы в Маньчжоу-го было гораздо меньше наркоманов: Люй Юнхуа называет цифру в 200 тысяч, Цзяо Жуньмин – около 30 тысяч [Lü 2004: 40; Jiao 2004: 283][96]. На данный момент мы опустим подобные разночтения в статистике. Редакторский состав «Ежегодного альманаха Маньчжоу-го» заявлял, что японцам пришлось осуществить интервенцию в регион для того, чтобы спасти местное население: «курение опиума является в некотором смысле историческим недугом, унаследованным от представителей маньчжурской и монгольской расы», который лишь обострился при жестком правлении ханьцев [Маньчжоу-го 1942: 731]. Чиновники Маньчжоу-го осуждали декадентство местного общества, открыто заявляя, что «весь штат должностных лиц, по всей видимости, состоит из ревнителей Морфея» [Ibid.: 728]. В новом государстве официальные лица и антиопиумные реформаторы публично клеймили опиум как «заклятого врага человечества» и призывали к ограничению его культивации и запрету на его импорт[97]. Для изучения успешного опыта японцев в этой области чиновникам предлагалось совершать поездки в Корею и на Тайвань. Незамедлительно приступили к составлению закона Маньчжоу-го «Об опиуме», который был введен в действие в ноябре 1932 г. Нормативно-правовой акт требовал вводить контроль над производством и распространением опиума таким образом, чтобы «постепенно снизить [его рекреационное потребление], и в конечном счете покончить с корнем зла»[98]. Согласно закону «Об опиуме», разрешения на курение опиума выдавались совершеннолетним наркоманам-неяпонцам, которым предстояло вступить на путь реабилитации[99]. Опиумная монополия Маньчжоу-го (далее – Монополия) приступила к надзору за исполнением закона «Об опиуме» в начале 1933 г.

Монополия была запущена с большой помпой и преподносилась как краеугольный камень проекта Японии по привнесению в Восточную Азию современности и демонстрация благих намерений Маньчжоу-го. В соответствии с общегосударственной политикой рекреационное потребление опиума порицалось. В частности, осуждение наркомании было давней традицией в «Шэнцзин шибао», крупнейшей региональной газете на китайском языке. Рана Миттер отмечает, что, несмотря на все попытки официальных властей контролировать СМИ, «Шэнцзин шибао» «ни в коей мере не была грубым инструментом пропаганды во время присутствия японцев в регионе» [Mitter 2003: 156]. Материалы об использовании наркотиков и бывших наркоманах, которые были направлены на информирование общественности об опасности опиатов, регулярно соседствовали в заголовках с ведущими новостями. Среди самых репрезентативных сюжетов были «Послание одурманенного» и «Дискуссия о запрете опиума» [Ah 1941: 5; Yue 1941: 5]. В материалах постоянно прослеживается критика несоблюдения законов частными лицами и лицензированными предприятиями, задействованными в торговле интоксикантами. Целеустремлённое просвещение публики о цене, которую приходится платить за наркоманию, указывает на искренность придерживавшихся антиопиумных позиций реформаторов, которые требовали проводить агрессивную политику по ликвидации наркотиков и преодолению страданий среди народных масс. Многие лица настаивали на необходимости обеспечивать наркозависимых заботой. Так, премьер Маньчжоу-го Чжэн Сяосюй (1860–1938 гг.) указывал, что «наложение запрета [на опиум] при отсутствии лечения для наркоманов [походит на] возведение дамбы в нижнем течении без укрепления истоков реки» [Jennings 1997: 82]. В 1939 г. Т. Накасима заявлял, что те, кто выступал за немедленный запрет опиума, «лишь публично демонстрировали свое непонимание сути проблемы» [Nagashima 1939: 18]. Однако борцы против опиума, как мужчины, так и женщины, вели неравный бой против давно устоявшихся традиций потребления опиума, противостояния со стороны народных масс и официальных лиц, нехватки ресурсов и, скорее всего, самого важного фактора – алчности, которая формировала развитие отрасли по производству интоксикантов.

В Маньчжоу-го сформировались условия, в которых официальные лица, призванные исполнять закон «Об опиуме», способствовали торговле опиатами. Кэтрин Мейер демонстрирует, как чиновники «применяли риторику контроля над опиумом для ликвидации независимых конкурентов, а не для отказа от потребления опиума» [Meyer 1995: 197]. Японские химики, оптовые торговцы и импортеры обычно находились на вершине отрасли, в то время как в низовых розничных магазинах и опиумных притонах