Воин из-за круга - Андрей Астахов

– О государь! – Тасси засмеялась, но глаза ее не смеялись. – Это всего лишь сон. Страшный сон, не более того. Я вспомнила его, и мой страх снова прорвался наружу.

– Расскажи нам свой сон. Мы желаем слушать.

– Смею ли я занимать внимание моего господина своими рассказами?

– Ты сказала, что сон твой был страшным. А мы любим страшные истории.

– Как угодно государю, – Тасси встала с ложа, набросила расшитый атласный халат и отпила глоток венарриака из чаши на столике у постели. – Я не очень хорошо помню все подробности, но во сне меня преследовали. Преследовал мой враг.

– Враг? У такого ангела, как ты, не бывает врагов.

– Враги есть у всех, государь. И еще ужаснее то, что нашими врагами часто оказываются те, кого мы любим.

– Мы не понимаем. Что ты имеешь в виду?

– Вспомните Вирию, государь. Вы одарили ее своей любовью, а она отплатила вам неблагодарностью и неверностью.

– Не напоминай нам о ней! – Император переменился в лице. – Придет час, и эту мерзкую потаскуху бросят к нашим ногам, и мы будем судить ее. Она заплатит нам за свое предательство!

– Значит, я несчастнее вас, государь. Мой враг – всего лишь призрак, который не подвластен вашему суду.

– Твой враг? Ах да, это же сон! Сны нам пока не подвластны.

– Вот поэтому" мне и страшно, государь. Враг, приходящий из страны снов, иногда может быть опаснее любого другого.

– И кто же он, твой враг?

– Сейчас он тень, а когда-то был человеком. Я видела его во сне – он был где-то рядом, шел за мной, и сердце мое сжималось от страха. Я чувствовала его присутствие, но ничего не могла сделать. – Тасси в театральном ужасе схватилась руками за голову; ее прекрасное лицо исказила гримаса отчаяния. – Я знала, что он преследует меня уже много-много лет и ничего не могла с этим поделать. Мой враг стремился уничтожить меня. А потом я проснулась и увидела того, одно прикосновение которого возвращает к жизни даже умерших – моего бога и императора. И кошмар мой исчез без следа.

– Какая глупость! – Шендрегон взял наложницу за руку, привлек к себе. – И это вызвало твою печаль? Бедная девочка! Мы осушим слезы на твоих глазах. Мы сильнее вздорных видений. Мы – это Свет и Жизнь. А потому давай предадимся любви и забудем о пустых страхах. Люби нас, Тасси, и ты при жизни познаешь блаженство. А мы будем ценить тебя, потому что нет в нашем окружении никого, кого наше сердце желало бы более, чем тебя! О, мы снова видим это выражение в твоих глазах! Опять ночные страхи и призрачные незнакомцы?

– Нет, государь, гораздо хуже, – Тасси улыбнулась. – Мне вдруг показалось, что я увидела в ваших великолепных кудрях седой волос. Но я, хвала Божественному, ошиблась. Любите меня, государь, и пусть я забуду о моих страхах!

Обед для рабочих привезли после полудня. У телеги сразу собралась громадная толпа – каторжники толкались; отпихивали друг друга, стремясь побыстрее получить из рук раздатчиков плошки с супом и куски хлеба. Ди Марон так устал за истекшие несколько часов, что сил стоять в очереди у него не было. Поэт все утро носил в ведрах раствор для каменщиков, и теперь у него ломило спину, а руки просто горели от напряжения. Старый Ферран ди Брай поэтому забрал и порцию ди Марона тоже. Раздатчик вручил ему миски с едой и хлеб. Варево выглядело очень аппетитно, но ди Брай понюхал его – и помрачнел.

Они устроились под большим навесом, где уже уплетали горячий мясной суп полсотни рабочих. Ди Марон привстал, чтобы забрать у ди Брая свою порцию, но старик внезапно шепнул ему на ухо:

– Не ешь!

– Чего? – Ди Марон непонимающе посмотрел на ди Брая. – Что еще за дьявол?

– Сказано – не ешь! Я заберу твой обед.

– Ты что, с ума сошел? Я голоден!

– Потом объясню. А сейчас ступай к бочке и принеси воды.

Ди Марон под насмешливыми взглядами каторжников вышел из-под навеса и поплелся к бочке. От злости и голода у него появилась дрожь в животе. Чтобы хоть немного заглушить голод, поэт влил в себя несколько кружек воды, но ему стало еще хуже – начало мутить. Когда он вернулся под навес, старик уже покончил с супом.

– Воды принес? – спросил он.

Ди Марон молча протянул ему кружку. Ди Брай прополоскал рот, потом жадно выпил воду.

– Идем! – велел он юноше.

Поэт покорно поплелся за стариком. Поведение ди Брая было ему непонятно и даже раздражало его, но как бы то ни было в этом старом безумце сейчас вся его опора. Возможно, сегодня вечером весь этот ужас кончится – отец уже наверняка знает о том, что случилось с его сыном, и, конечно же, сделает все, чтобы вытащить его из этой преисподней. И тогда он вернется домой, а старый дурак останется здесь, с каторжниками. Сам виноват – никто его за язык не тянул, не заставлял признать соучастие в ограблении библиотеки! Только бы отец его вытянул, а там все будет по-другому. Такой урок не пройдет даром. Надо хотя бы один день испытать на своей собственной шкуре все прелести тюрьмы и каторжных работ, чтобы всю оставшуюся жизнь свято соблюдать законы! Теперь отцу не надо будет читать ему нравоучения – тому, кто видел ад своими глазами, нет нужды слушать того, кто предостерегает идти дорогой в этот самый ад. Единый, только бы отец сумел что-нибудь для него сделать! Только бы вернуться домой!

– Сядь вон там и жди, – ди Брай показал поэту на сложенные штабелями доски под свежевозведенной стеной. – Я скоро приду.

Он и впрямь вернулся через несколько минут и вручил ди Марону какой-то предмет, завернутый в кусок холста. Поэт развернул сверток и увидел краюху ячменного хлеба, кусок копченой колбасы и луковицу.

– Я съел твой обед и взамен даю это, – пояснил ди Брай. – Ешь, пока не объявили сигнал к началу работы.

– Ферран, ты… – Юноша впервые назвал своего странного опекуна по имени. – Где ты это, чума тебя возьми, достал?

– Если есть деньги, можно достать все, что угодно. А я сумел спрятать от охраны в тюрьме десяток галарнов. – Ди Брай показал юноше деньги. – Возьми эти монеты и хорошенько спрячь. Клянусь Единым, они тебе очень понадобятся.

– Но это твои деньги!

– Они мне ни к чему. Ешь же, времени мало!

Ди Марон с готовностью набил рот хлебом и колбасой, а старик тем временем уселся на доски рядом с ним и погрузился в дремоту. Его, казалось, больше ничто не заботит. Пока молодой человек насыщался, ди Брай не проронил ни звука. Молчание он нарушил только после того, как ударили в колокол, возвещая об окончании обеденного перерыва.

– Поел? – спросил он юношу. – Пошли, работа ждет.

– Спасибо, Ферран, – поэт подкрепил свою благодарность учтивым поклоном. – Ты очень добр ко мне. Чем я могу тебе отплатить за доброту?

– Только своим послушанием. Сейчас мы придем на площадку, и ты снова начнешь таскать ведра с раствором, а я класть кирпич. Мы же как-никак осужденные.