Рассказы веера - Людмила Третьякова

Шаховская поймала его взгляд и неодобрительно сказала дочери по-русски:

– Что с тобой? Ты словно немая. Это, наконец, неприлично.

Лиза вспыхнула и наклонила голову к тарелке. Аренберг, хотя и не понял чужого языка, уловил укоризненную интонацию княгини и поспешил Лизе на помощь.

– Позвольте, мадам, мне признаться, – обратился он к старшей Шаховской. – Если сегодня я и услышал нечто прекрасное, что заставит меня всегда помнить этот вечер, то это звуки арфы. Я вовсе не сентиментальный человек, скорее напротив. Но игра вашей дочери заворожила меня, стук собственного сердца мешал мне.

* * *

Это подлинный портрет Елизаветы Шаховской в пору ее парижской юности. Она, видимо, пожелала быть запечатленной с любимой арфой на фоне романтического пейзажа с парусом на горизонте. Чувствуется, что молоденькая арфистка несколько напряжена, смущается под пристальным взглядом художника.

Люди, чувствующие глубоко и сильно, – враги себе. Их сознание, отключаясь лишь на короткий сон, иногда более похожий на забытье, напрочь лишено способности забывать – этого блага для каждого человека. Ибо есть ли хоть одно сердце, не задетое невозвратной потерей, горькой обидой или разочарованием в том, что казалось вечным, нетленным?

Аренберг, так осчастливленный природой и обстоятельствами рождения, как раз принадлежал к тем, кто с великими муками, и даже словно с неохотой, освобождается от печальных воспоминаний.

Он с иронией наблюдал за попытками дам и девиц заинтересовать его собою и всякий раз неуклонно, но с тактом хорошо воспитанного человека пресекал их надежды. Это отнюдь не вредило ему, а напротив, окружало ореолом таинственности. Слабый пол, привыкший к мужскому непостоянству, видел в преданности принца памяти умершей жены редкое по тем временам благородство. Некоторые женщины удваивали, утраивали свои старания, но в конце концов, не желая тратить время попусту, отступали.

Принцессу Ламбаль сближало с Аренбергом многое. Оба не разменивались на легкие связи, без которых, казалось, вообще не представлялась жизнь людей их круга.

Когда-то златокудрая дочь принца Савойского прибыла во Францию с надеждой на счастье, которого так ждет всякая девушка, уже примерившая перед зеркалом фату и подвенечное платье! Через год после свадьбы муж скончался от дурной болезни. Как бы то ни было, молодая женщина, не успевшая стать матерью, предпочла одиночество. Шло время, однако жизнь ее не менялась: все предложения руки и сердца Ламбаль отвергала. Но если не узы брака, то, может быть, легкий флирт? И все же никто из кавалеров не мог похвастаться даже намеком на благосклонность молодой вдовы. Это невероятно раздражало придворных дам, словно коллекционировавших любовные приключения. Много недоброжелателей нажила принцесса из-за своей близости к королевской семье, а особенно к Марии-Антуанетте, которая назначила вдову обер-гофмейстериной королевского двора – то есть управляющей всеми делами, связанными с жизнью и бытом высочайших особ. Эту должность Ламбаль совмещала с занятием, подсказанным ей сердцем: большая часть огромного состояния принцессы тратилась на благотворительность. Делалось это не из-за случайного приступа великодушия, а продуманно и целенаправленно.

Если бы принцесса Мари Ламбаль не была бы реальным историческим лицом, то ее жизнеописание, со множеством неудач и испытаний, которые преследовали эту женщину уже с молодых лет, показалось бы мрачной выдумкой.

Особой опекой принцессы пользовался Воспитательный дом, куда впавшие в нищету матери отдавали детей, куда приносили незаконнорожденных, оставляя их на ступенях приюта. Участие в человеческих горестях принцессы Ламбаль было широко известно в Париже и снискало ей почтение и среди обездоленных, и у имущего класса, знавшего о безупречной честности этой женщины, а потому щедро жертвовавшего на ее богоугодные дела.

Едва ли Ламбаль разделяла революционные идеи своего друга. Будучи и старше его, и в некоторых вопросах мудрее, она убеждала Луи в непререкаемом законе: насилие порождает насилие. Самые человеколюбивые идеи теряют свою привлекательность, если они оплачены чьей-то кровью. Вопрос: что же делать в случае, когда власть забывает, что и в самой жалкой хижине на свет появляются существа, не отличимые от тех, кого принимают во дворцах на руки опытные акушеры, неизменно вставал во всей своей неразрешимости. Одних заворачивают в лохмотья, других – в пеленки из тончайшего батиста. Одни всю жизнь будут страдать от голода, другие – от пресыщенности. Что с этим делать?

Ламбаль и Аренберг спорили, иногда весьма запальчиво. Но такие стычки отнюдь не отдаляли их друг от друга. Им давно стало понятно, какая это редкость в нынешнем изменчивом мире – доверие, убежденность, что один всегда будет понят другим и может рассчитывать на поддержку и сочувствие.

Именно принцессе Аренберг рассказал о впечатлении, которое произвела на него молоденькая русская княжна. Сейчас, вспоминая о том вечере, принц выглядел растерянным юнцом, жаловался, что не знает, в каких домах бывает Шаховская с дочерью и как ему продолжить знакомство.

Ламбаль, не желая дать повод принцу раскаяться в его откровенности, прятала понимающую улыбку и не предпринимала ничего, чтобы ему помочь. Одолевая преграды, истинное чувство крепнет, а мимолетное, даже ярко вспыхнув, сходит на нет. Пусть все идет своим чередом.

...«Корацца», кафе в окутанном ароматом роз Пале-Рояле, – как он мог упустить это из виду! Именно там, по словам Шаховской, они бывают с дочерью. Аренберг, который всегда неприязненно относился к праздной публике, фланирующей под аркадами Пале-Рояля, теперь стал завсегдатаем этого прелестного местечка.

Правда, надежды встретить здесь Шаховских не спешили сбыться. За время прогулок он успевал раскланяться с большей частью своих высокопоставленных знакомых. Но тех, кого жаждал увидеть, – так и не встретил.

Желая чем-то вознаградить себя за напрасные хлопоты, Аренберг стал заходить в букинистические лавки, с интересом разглядывал их товар. Чего тут только не было! Помимо книг на широких столах, расставленных по периметру помещения, лежали географические карты, потревоженные руками здешних искателей сокровищ, перевязанные пачки чьих-то писем, нотные листы с оборванными углами.

Однажды взгляд Аренберга остановился на них. Принц наугад раскрыл лежавшую сверху партитуру. Нотные знаки, написанные чьей-то рукой. Как сновидение перед его мысленным взором снова встала темноволосая девушка, касающаяся струн арфы. Елизавета... Элиза...

Сзади раздался старческий голос:

– Мсье интересуется нотными редкостями? Могу предложить нечто исключительное.

Обернувшись, Аренберг увидел хозяина лавки. Тот продолжил: