Рассказы ночной стражи - Генри Лайон Олди

– Мою жалкую помощь трудно назвать содержанием. Временами я делился с ними едой. Случалось, дарил одежду. Разрешал брать дрова из храмовой поленницы, но они никогда не делали этого. Напротив, Ичи не раз рубил дрова для наших нужд. Так он хотел отблагодарить меня за скромные подарки. Женщина приходила стирать – поздно вечером, когда ее не могли увидеть прихожане. Она забирала корзину с грязным бельем и шла к реке. Она очень хорошо стирала, мне самому никогда не удавалось добиться таких превосходных результатов. Что уже говорить о послушниках!

– Они знали?

– Да.

– Безликие омерзительны для всех. Вы – живой бодисаттва, огонь сострадания. Поэтому я не спрашиваю, почему эта семья вызвала в вас чувства, столь редкие для окружающих.

– А вы спросите, Сэки-сан. Спросите и я отвечу.

– Почему же?

– Я увидел, как они рисуют лица.

– Что? Поясните ваши слова.

– Каждое утро они рисовали друг другу лица. Глаза, рот. Румянец на щеках. Складку на переносице. Да, это мало походило на обычное человеческое лицо. И все-таки они делали это.

– Безумие! Ни один человек в Акаяме не обманулся бы этим! Каждый сказал бы при встрече: вот безликий, утративший рассудок…

– Они рисовали лица не для горожан. Обман? Такой цели они не ставили. Они рисовали лица для себя. Я случайно обнаружил это – при встрече со мной они честно обматывали головы тряпками. С нарисованными лицами им было легче жить. Я даже слышал, как они смеялись, глядя друг на друга. Вы часто слышали, чтобы каонай смеялись?

– Не слышал никогда.

– А они смеялись. Кроме еды и одежды, я снабжал их гримом. У меня остались друзья в труппах Акаямы, я всегда мог рассчитывать на остатки грима в коробках. Я не говорил, зачем мне нужны эти краски, а актеры не спрашивали.

– Ребенку они тоже рисовали лицо?

– Зачем? Дитя имело свое собственное.

– Кто еще, кроме вас, посещал семью каонай?

– Слуга господина Рэйдена. Это началось раньше, с тех пор, когда он еще не поступил на службу.

– Вы говорили с ним о причинах его приязни к этим отшельникам? Насколько мне известно, безликие редко встречаются, а еще реже живут вместе. Ходят слухи, что на Хоккайдо в горах есть целое поселение безликих, куда не заглядывают местные жители, но я не верю в это. Людям свойственно доверяться вымыслу, а климат на Хоккайдо слишком суров, особенно в горах.

– Однажды слуга господина Рэйдена сказал мне, что эти безликие воскрешают для него легенду его родины.

– Какую же?

– Доблестный самурай Марусари Дего был беден, семья Сегуро не хотела отдать за него свою дочь. Самурай отправился воевать, прославился, разбогател и вернулся домой, но его невеста волей отца вышла за другого. Самурай умер от горя, его возлюбленная умерла тоже. Это очень грустная история[10], Сэки-сан.

– Не вижу ничего общего.

– Слуга господина Рэйдена сказал мне, что глядя на пару безликих, он размышляет, как сложилась бы судьба несчастных влюбленных, умри они и воскресни – париями, отверженными. Полагаю, он знал о прошлой жизни этих каонай больше меня.

* * *

В храме зажигали фонари.

Слышались крики, Мигеру различал звонкие голоса послушников и хриплый, дребезжащий от старости голос бонзы. Сам того не замечая, Мигеру сейчас звал настоятеля так, как было принято на родине капитана «Меча Сантьяго»[11]. Возможно, знание местного языка покидало его, вытесняемое жарким, как кипяток, возбуждением. А может, Мигель де ла Роса, убитый и погребенный, карабкался наверх из своей могилы, белый от ярости, и горе тому, кто встанет на пути у обезумевшего мертвеца!

Хижина, где отшельничала семья безликих, располагалась дальше, за рощей. Но Мигеру не сомневался в том, что послужило причиной переполоха в храме. Рассчитывать, что старик-настоятель успеет к хижине быстрее, чем Мигеру, было глупо; рассчитывать, что монах сможет помочь несчастным каонай, было глупей глупого.

Мигеру ускорил шаг, затем побежал.

Обледенелая тропинка выскальзывала из-под ног. Луна плясала на горбах сугробов. Снег хлестал в лицо, застил взор. Не останавливаясь, Мигеру зажал клюку под мышкой, выхватил из котомки маску карпа, натянул на голову. Нет, он не ждал, что служебная маска остановит убийцу, заставит одуматься. Медь тонкая, непрочная, но хоть какой-то шлем лучше никакого. Отверстия во лбу карпа – а не в рыбьих бельмах, как полагали многие – мешали свободе взгляда. Ничего, сойдет. Со времен прошлой жизни Мигеру знал: зрение в бою – всего лишь подспорье, одно из многих качеств бойца. Незабвенный дон Карлос, мир его праху, носил очки в оправе из китового уса, что делало дона Карлоса похожим на доктора с клистирной трубкой наготове. Но учебная рапира с пуговкой на конце выбивала пыль из нагрудника дона Мигеля в любой момент, когда дону Карлосу того хотелось.

Шлем, размышлял Мигеру на бегу. Каска с гребнем и загнутыми полями. Шпага из толедской стали. Кинжал с гравировкой по клинку. Колет из бычьей кожи. Вместо этого – тряпки, маска, клюка. Я не должен думать, что бог несправедлив ко мне. Напротив, божье милосердие безгранично. Иные мертвецы сражаются, одетые в саван, и гнилое мясо свисает с их костей. Мне достался крепкий парень, а главное, молодой. Тот я, который стоял на палубе «Меча Сантьяго», уже задыхался бы от бега. Колотьё под ребрами свело бы меня с ума. Да, еще колени, больные колени. Мне повезло, хоть в чем-то мне повезло.

Бамбуковая роща качалась вокруг него.

Скоро. Вот-вот.

Сначала он споткнулся о тело. Мужчина лежал на краю рощи, нелепо подогнув ногу. Дальше, у хижины, спиной к Мигеру, стоял убийца с мечом в руках. Путь ему преграждала женщина с деревянной лопатой. Лицо женщина утратила вместе с прошлой жизнью, но бешенство, коверкавшее черты каонай – скорее змеиные, чем человеческие – ясно говорило о том, что убийца войдет в хижину, только переступив через женский труп.

Вслед за настоятелем Мигеру звал безликих обитателей хижины Первым и Второй. Но он знал о них больше монаха. Это они подобрали Мигеру вскоре после фуккацу, постигшего Мигеля де ла Роса. Вернее, он сам выбрел к хижине: полный ужаса, не знающий языка, вне себя от трагедии, выпавшей на его долю. Ичи и Ни учили его разговаривать так, чтобы окружающие понимали Мигеру; учили прятаться и кланяться, терпеть унижения и сносить побои. Делились едой и одеждой, лечили от лихорадки. Когда родился ребенок, Мигеру носил Китаро на руках. В случайных разговорах он услышал настоящие имена безликих – те, какие они носили до своей смерти – и сперва ничего не понял, потому что не разбирался в здешних реалиях. Но вскоре он догадался, а там и уверился: до фуккацу Ичи был женщиной, а Ни мужчиной. Как они умерли и возродились, сменив пол на противоположный, Мигеру не знал. Среди безликих считалось безнравственным спрашивать о таком.