Замок Дор - Дафна дю Морье

— Как, сэр? — переспросил он. — Да никто, кроме философа с прочной системой, не стал бы отрицать такую возможность. Видите эту кочергу? Ваш сторонник системы изливает презрение на бедную женщину, которая, после того как разожжет огонь в очаге, вертикально прислоняет кочергу к решетке. Откуда ему знать, как доказать свою правоту? Против него — практический опыт многих поколений женщин, которые всю жизнь помешивали огонь в очаге. Они не знают, почему так делают, но они это делают. Все, что ему известно, это то, что он не может объяснить, почему кочерга, поставленная вертикально, должна помочь огню разгореться. Кстати, она часто помогает.

Для иллюстрации доктор Карфэкс прислонил кочергу к камину.

— Словарь человека науки не должен включать слова «невозможно» — так же, как не включал его словарь Наполеона. Откуда нам знать, что ветка не расцветает от удовольствия из-за того, что на нее села птичка? У травинки есть разум. У плюща довольно разума, чтобы виться по стене, осуществляя идею Создателя. Вы полагаете, что они увядают и возрождаются без всяких воспоминаний?

— Растение — это растение, — возразил месье Ледрю. — А вот пейзаж с рекой и лесом — другое дело. Это скопление, сочетание тысяч, миллионов отдельных вещей, что позволяет им даже чувствовать.

— Ну вот! Таковы и вы, и я, и любой кочан капусты. Что-то может произойти — скажем, раз в тысячу лет, — и на этом клочке земли все элементы соберутся воедино в тот момент, ради которого, согласно нашей фантастической, но тем не менее вполне научной гипотезе, эта частица мироздания корчится в родовых муках. Однако вы совершили долгое путешествие и устали. Позвольте мне зажечь фонарь и проводить вас в гостиницу. Завтра, если у вас не найдется занятия получше, вы усядетесь в мою двуколку и позволите отвезти вас в Лантиэн, я намерен навестить там своих пациентов.

На следующий день ранним утром доктор Карфэкс послал гонца в «Розу и якорь», чтобы сообщить, что он отправится к своим пациентам в одиннадцать часов; что собирается нанести визит и в Лантиэн; что день просто чудесный; что он сочтет за честь, если месье Ледрю составит ему компанию в его двуколке. Нотариус принял это приглашение весьма охотно.

— Кассандра, — сказал доктор, когда они отправились в путь, — вначале ходила под седлом, и теперь, когда ее запрягают, шаг ее — да, старушка? — бывает слегка неровен. Она тоже это знает, и знает также, что это знаю я. По взаимному соглашению она обычно сама решает, с какой скоростью ей следовать, и приспосабливает свой шаг к моей привычке читать в пути книгу. Она благоразумно уступает дорогу любому экипажу и даже любому живому существу, встретившемуся ей, исключение составляют свиньи. Если мы вдруг столкнемся со свиньей или священником…

Тут доктор пустился в обсуждение антипатий некоторых животных к другим, особенно среди четвероногих, присовокупив сюда и ряд людских суеверий. Затем он вынырнул из этих глубин на поверхность, издав восклицание по поводу чудесной погоды и поездки, которая у них впереди. Месье Ледрю похвалил плавный ход двуколки, и как раз в этот момент из калитки, мимо которой они проезжали, с неистовым лаем выскочила овчарка, но, заметив в руке доктора хлыст, в ту же секунду ретировалась.

— Однажды, — спокойно произнес доктор, в то время как Кассандра продолжила свой путь, — я преподал урок этой собаке. Мы называем ее Достопочтенный Доктор Вульгариус.

Он принялся описывать, как лучше всего защититься от нападения одной или нескольких собак.

— Конечно, если у вас с собой окажется толстая палка, нужно бить по передним лапам. Но мой отец зафиксировал в рукописи, оставшейся после него, такой эксперимент: если резко сесть и рассмеяться, это укротит самую злобную собаку, причем мгновенно. Что касается меня, то мне всегда не хватало для этого мужества.

— Chem faisant,[17]друг мой, — сказал месье Ледрю, когда они покатили меж высоких изгородей, — как вы понимаете этот поразительный вопль, который издал вчера наш юный друг?

— Расскажите. Мне не пришлось его услышать.

— Я стоял тогда на валу, над дорогой, и мне казалось, что его должны были услышать и через три поля.

— А я вот не слышал. Насколько мне помнится, играл духовой оркестр, наши местные любители. Я также припоминаю, что при первых же тактах стая куропаток вылетела из своего укрытия и понеслась через долину. Я их не виню: ведь они не могли, подобно мне, заткнуть уши, чтобы не слышать медь.

— Этот пронзительный крик, — задумчиво произнес месье Ледрю, — не был похож ни на что на свете. Он остановил лошадей так, словно в них выстрелили.

— Этот парень когда-нибудь имел дело с лошадьми?

— Не знаю. Правда, судя по тому, что мне известно о месте его рождения, можно сказать, что его знакомство с четвероногими ограничивалось вьючными ослами.

Они проехали по тропинке, поросшей травой, и почти сразу же очутились перед воротами, за которыми виднелась усыпанная гравием подъездная аллея, а слева, у самых ворот, — сторожка с соломенной крышей. Навстречу уже спешила бодрая женщина средних лет, должно быть узнавшая звук колес двуколки. Она открыла им ворота, приседая в реверансе и одновременно крича через плечо:

— Уильям Генри! Уильям Генри!

На зов выбежал румяный мальчуган лет восьми.

— Уильям Генри, беги-ка вперед и открой ворота для доктора.

— Ох, миссис Карн, миссис Карн! Почему этот паренек не в школе?

— Он мой младшенький, доктор, и уж такой слабенький!

— Я знаю, что он ваш младший, мне ли этого не знать! И знаю также, миссис, что он вовсе не слабенький.

— Сегодня рано утром он так сильно кашлял! Вы бы только слышали!

— К счастью для вас, сэр, я этого не слышал. — Доктор погрозил мальчику хлыстом. — Это может ударить побольнее, чем розга учителя. Ну давай же, беги.

Мальчишка стремглав помчался вперед. Поначалу они ехали по аллее, которую образовывали высокие деревья, затем свернули к воротам, откуда открывался вид на широкое поле. Слева виднелось пастбище, круто спускавшееся к крошечной бухте, а на дальнем берегу — пасторальный пейзаж с парой ферм и дальше — высокая гора с Замком Дор, которая четко вырисовывалась на фоне неба. Где-то далеко внизу скорее угадывалась, нежели была видна река, а за ней — леса.

Доктор осадил лошадь, когда мальчик открывал следующие ворота.

— Вы слышали, как я только что сказал, — заметил он своему спутнику, — что я точно знаю: это младший ребенок той женщины? Она мать семерых и аккуратно платила мне за каждые роды, когда я принимал следующие. «А за последнего, — хвалилась она соседям, — я не заплачу, вот вам крест». И она не заплатила, черт возьми! Уильям Генри подпадает под закон о сроках давности. Да, занятный народ живет в этих краях, но и чудесный — чем больше их узнаешь, тем больше уверяешься в этом.