Чилийский поэт - Алехандро Самбра

на диске, а потом долго принимали ванну в ожидании (1) приезда ее друзей-геев + его друзей-геев и (2) ее незамужних подруг + его друзей-поэтов (все они были гетеросексуальными холостяками и холостячками). И ведь требовалось попытаться каким-то образом состыковать их, что прекрасно сработало в отношении (1) и очень плохо касательно (2).

К концу ночи Гонсало и Карла были пьяны в стельку, и рассвет застал их спящими на софе. В воскресенье (начавшееся, строго говоря, в два часа дня), после такой попойки, они дали друг другу обещание никогда не перебарщивать, но тем не менее им очень понравилась эта доза безответственности, к тому же они насладились ролью гостеприимных хозяев. Им уже надоели бизнес-ланчи, пикники и барбекю, которые прежде были присущи светской семейной жизни. Меньше всех была довольна Оскуридад, которая возненавидела вторжение друзей и длительное отсутствие Висенте, а также, кажется, не одобряла внезапную похотливость, воцарившуюся в доме. В семь вечера, по завершении неторопливого совокупления, как и подобает выздоравливающим парам, Гонсало вошел в ванную и вдруг заметил, что кошка пристально глазеет на его пенис. Сначала он смутился и прикрыл детородный орган, но тут же рассмеялся и даже покачал бедрами, чтобы Оскуридад смогла рассмотреть его член и яички, а потом заплясал и запел под бдительным оком животного нечто вроде тарантеллы. Карла мигом включилась в танец, и если бы кто-то их увидал, решил бы: вот оно, счастье – бесконечно плясать голышом даже без музыки.

Через год, в марте 2003-го, Карла смогла-таки возобновить учебу. Сначала она подумывала продолжить занятия психологией, однако предпочла поступить на курсы фотографии в одном из учебных заведений, поскольку занятия были краткосрочными, а ее пристрастие к фотографированию – одним из немногих постоянных увлечений в жизни. Отцу выбор дочери не понравился, но он, в конце концов, смирился и позволил Карле покинуть должность секретарши в своей фирме, предоставив расплывчатую роль помощницы на полставки. Так что вклад Гонсало в материальное благополучие семьи стал ключевым, потому что ему удавалось координировать свой плотный график работы преподавателя-почасовика – он трудился сразу в трех колледжах и читал вводный курс по литературоведению в частном университете – с еще более напряженным распорядком Карлы. Она делила свой день между юридической фирмой и курсами, где училась в основном по вечерам, а также по субботам. Большинство контактов сына с матерью состояло из мимолетных разговоров в полусне за завтраком.

До сих пор в отношении мальчика Гонсало придерживался удобной роли старшего брата, снисходительного дяди или закулисного клоуна. По той же причине первые месяцы его шефства над Висенте оказались катастрофическими. Помогая ему делать домашние задания, Гонсало тоже чувствовал себя ребенком, которого заставили этим заниматься. Правда, кое-что давалось ему легко, он обладал некоторым поварским талантом и даже счел интересным трудное овладение искусством глажки – утверждая, что гладить рубашку гораздо сложнее, чем сочинить стихотворение на две рифмы из шести строф. Однако следить за поведением ребенка в целом ему было трудновато: Висенте вел себя, как хитрая и капризная белка или как узник-рецидивист, решивший бросить вызов новому неопытному охраннику. Еще более сложными выдавались дни, когда ребенка без видимой причины покидала жизнерадостность, и он становился сентиментальным динозавриком. Тогда Гонсало прибегал к приманке в виде пиццы и пытался его разговорить, но получал в ответ лишь молчаливую улыбку. Труднее всего было восполнить или скрыть отсутствие Карлы; временами это удавалось, хотя с приближением ночи неумолимое поражение становилось неизбежным. Так или иначе, главным вызовом стала попытка заставить Висенте заснуть, поскольку он обладал феноменальной игривостью, а сказки, которые Карла обычно читала ему на ночь, теряли свою прелесть в устах постороннего дядьки, которому они служили лишь предлогом для предстоящих любовных утех, для драгоценной рутины интимной близости.

– Не хочу, чтобы ты мне читал, – как-то вечером сказал мальчик. – Один я засыпаю лучше. Или почитаю сам. Недавно я научился читать.

– Но ты не собираешься спать, я же вижу.

– Не собираюсь, но хочу побыть один.

Дитя не пыталось злить Гонсало, но его присутствие у изножья детской кровати воспринималось как насмешка. Поэтому взрослому лучше было отступить.

– Ладно, не буду тебе читать, – сказал Гонсало, – но останусь здесь, пока ты не заснешь.

– А зачем?

– Чтобы побыть с тобой.

– Ну, тогда подстриги мне ногти.

– На ногах?

– Да, а на руках я обгрызаю.

– Ногти есть нельзя.

– А я ем.

Никогда прежде Висенте не просил подстричь ногти на ногах – они ему совершенно не мешали, хотя были такими длинными, что это мешало носить ботинки. Гонсало занервничал, раньше стричь ногти Висенте или кому-то еще ему не приходилось, да и себе он обрезал их кое-как.

– Хочешь я научу тебя? – спросил он мальчика.

– Нет, ты сам давай.

И Гонсало с крайней осторожностью принялся за неожиданную работу. Маленькие ножки Висенте показались ему огромными. И почему у пальцев нижних конечностей нет названий? Внезапно ему показалось невероятным и даже несправедливым, что никто не додумался их как-то окрестить. Но в то же время Гонсало засомневался: может, он просто не знает названий?

– Все-таки я расскажу тебе одну сказку, – предложил он, почти закончив свою работу.

– Расскажи лучше смешную историю, – потребовал Висенте.

– У меня есть для тебя смешная сказка, очень забавная.

– Нет, лучше шутку.

– Ладно. Так вот: гадалка встречает на улице другую гадалку и спрашивает: как у меня дела?

Висенте преувеличенно громко засмеялся, словно подставной зритель, хотя не факт, что он понял шутку.

– Давай еще, – попросил Висенте.

Гонсало знал много разных анекдотов и умело их рассказывал, но теперь не мог вспомнить ни одного. И ему до смерти хотелось курить.

– Ладно, только тебе придется немного подождать, я мигом вернусь, – пообещал Гонсало.

Было почти десять вечера, а Карла обычно возвращалась в половине девятого. Что будет, если она не вернется, подумал Гонсало, куря в палисаднике. Он всегда представлял себе самое худшее, почти мастерски умел воображать ужасные сценарии, отчасти потому, что надеялся: предвидя боль, сможет ее избежать. Ведь обычно не случается ничего страшного, когда мы думаем, что оно произойдет, и, когда крутим баранку, размышляя об ужасных авариях, ничего такого не происходит. А когда кто-то опаздывает так сильно, что мы уже решаем: он никогда не вернется, бывает, что человек этот внезапно приходит, и тогда нам трудно признаться, что всего несколько минут назад мы считали, что он уже не объявится. Звучит преувеличенно, но так оно и есть.

Как раз в этот момент, словно желая подтвердить его гипотезу, появилась Карла и сразу же поднялась в комнату сына.

Гонсало остался во дворе, закурил вторую сигарету и все думал о том, что же будет, если когда-нибудь Карла