Мотылек - Поппи Адамс

Итак, мы весело обсуждали руки, ноги и пиццу, что было очень приятно. Потом мы ели эту пиццу, которая и впрямь оказалось весьма вкусной штукой. Мы сидели в креслах в комнатке за кухней и грелись у огня, разожженного в очаге, но еще сильнее нас согревало общество друг друга. Меня немного удивило то, что никто из нас не спрашивал о пропавшей мебели, а также не задавал других скользких вопросов, которые, как мы знали, можно будет задать позже. Например, я могла бы поинтересоваться, почему Вивьен после стольких лет наконец решила вернуться домой.

Через два дня после своего шестого дня рождения я нашла в сухих листьях на второй террасе нашего южного сада чудовищную гусеницу. Гусеница была просто невероятной: толщиной со штопор и длиной раза в два больше моего пальца, бледно-зеленая и испещренная пятнами белого, багряного и желтого цветов, с блестящим черным хвостом с крючком на конце. Некоторое время я наблюдала за ней – так, как, по моему представлению, это делал бы папа. Казалось, гусеница объелась до такой степени, что вот-вот лопнет. В некоторых местах ее тело было упругим, в других – вялым, и даже в свои шесть лет я поняла, насколько она необычная.

До этого я не раз видела, как ведут себя гусеницы на открытых местах. Они являются желанной добычей для птиц, а потому торопятся добраться до укромного уголка и лишь время от времени останавливаются и поднимают верхнюю часть туловища над землей, как будто хотят осмотреться и определить, куда им двигаться дальше в поисках еды. Моя же гусеница неторопливо и вальяжно ползала туда-сюда, а когда она пыталась подняться вверх, ее огромное вялое тело тут же тянуло ее на землю. Было понятно, что она никуда не доберется, и в конце концов я подняла ее – вместе с листьями, на которых она сидела, – и завернула в свитер. Держа свитер обеими руками; я побежала к дому, чтобы показать находку отцу.

Но, добравшись до двери его кабинета, я остановилась – настолько поразил меня вид существа, которое извивалось на моем свитере, скручиваясь и вытягиваясь в струнку, размахивая ножками, словно танцуя во внезапном наплыве яростной энергии. А потом – поверьте, я видела это так же четко, как сейчас вижу вас, – вдоль ее спины начали вздуваться пупырчатые наросты, которые увеличивались в размерах и покрывались пузырями, словно кипящая патока. За минуту я насчитала восемь таких образований, а потом из них потекла жидкость.

Ни до, ни после этого дня я так сильно не пугалась, и когда папа вышел из своего кабинета, я все еще стояла, застыв на месте и держа свой свитер на вытянутых руках. Он увидел меня, бледную и с искаженным от ужаса лицом, – наверное, у меня был такой вид, словно я извергла изо рта собственные внутренности. Склонившись надо мной, папа спросил:

– Где ты ее нашла?

Судя по всему, эта находка не слишком обрадовала его.

– Под сиренью, – прошептала я, не сводя с нее глаз.

Я боялась, что это чудовище что-нибудь сделает с моим свитером. Но папа и не подумал убрать гусеницу – он выпрямился и стал читать очередную лекцию.

– Это гусеница бражника сиреневого, – сказал он. – Как видно из названия, они любят сирень, а также ясень. Она собирается превратиться в куколку – вот почему ты нашла ее на земле, а не на кусте…

– Ничего подобного! – резко возразила я, крайне удивленная тем, что такой специалист, как папа, не смог заметить разницу – Я видела кучу бражников сиреневых.

С этими словами я попыталась еще сильнее вытянуть руки, чтобы как можно дальше убрать от себя эту тварь. Я знала, что в прошлом году папа вывел несколько таких бабочек на чердаке.

– Бражники зеленые с багровыми, белыми и желтыми полосами, а не пятнами, – продолжала я. – И они гладкие, а не пупырчатые.

– Именно поэтому твой экземпляр представляет такой интерес, – ответил папа, наконец сняв гусеницу с моего свитера с помощью серебряной столовой ложки. – Эта гусеница вся дрожит и исходит влагой, посмотри… – Папа отцепил иглу, которая была приколота к его лацкану, и указал на какую-то слизь возле ануса существа. – У нее понос.

После этого папа отнес гусеницу в кабинет. Я надеялась, что он бросит ее в огонь, но несколько секунд спустя он вернулся, держа в руке коробочку из-под печенья, выложенную мхом и накрытую стеклом. Усадив меня на ступеньку лестницы у дверей кабинета, он положил коробку мне на колени так, чтобы я могла наблюдать за гусеницей через стекло.

– Смотри внимательно, если не хочешь пропустить кое-что интересное, – сказал он.

Следующие два часа я как зачарованная просидела под кабинетом отца, держа коробку из-под печенья на коленях. Гусеница постепенно темнела, а потом я увидела, как она разошлась по всей длине, – трещина появилась у нее на спине за головой и распространилась по всему телу. Когда шкура расползлась надвое и отпала, моему взгляду открылась коричнево-красная куколка, а пары ног, с помощью которых она лишь недавно перемещалась, враз стали неживыми, словно сброшенная одежда. Первое время во всем этом не было ничего необычного – я много раз видела, как гусеницы превращаются в куколок, – но потом началось нечто странное. Блестящая новая кожа гусеницы покрылась крошечными отверстиями, которые появлялись по одному за раз, и из этих отверстий высунулись головы личинок совсем другого существа – мельчайших прозрачных созданий, жадно прогрызавших свой путь в теле гусеницы, живьем пожирая ее изнутри. Я не шевелилась, лишь все смотрела и смотрела на самый омерзительный пир, какой только можно себе представить, – личинки пожирали не только гусеницу, из которой они вылупились, но и друг друга. Это были самые настоящие каннибалы!

Очень скоро личинки и сами превратились в куколки, а потом коробка из-под печенья наполнилась крылатыми существами. Огромное тело гусеницы бражника сиреневого было наполовину съедено будущими мухами. Позже папа рассказал мне, что эти насекомые называются «наездниками», что их мать прокалывает шкуру гусениц и откладывает внутри яйца, так что, когда личинки созревают, им всегда есть чем питаться. Гусеница превращается в живой склад пищи.

Так вот, событие, свидетелем которого я стала в шестилетнем возрасте, вызвало у меня настолько сильный страх и отвращение, что я до сих пор неравнодушна к этим существам. Виви бабочки не интересовали, поэтому когда в жизни мотыльков наступала страдная пора, именно я, а не она вызывалась помогать отцу – и я, а не она, пошла по его стопам. Клайв всегда говорил, что я стану великим энтомологом. «Эта профессия сидит в твоей крови, – говорил он, – и перед ее зовом ты не устоишь, как ни пытайся».

Он оказался прав. Но лишь несколько лет спустя, на ежегодном «празднике урожая», который устраивала мама, я осознала, что мотыльки – это мое призвание. Я была неразговорчивой и не любила вечеринки, поэтому мама, как обычно, велела мне обносить гостей орехами на большом стеклянном блюде. Я кружила по комнате, надеясь, что на меня никто не обратит внимания. Даже в те времена мне было очень сложно встречаться взглядом с теми, кто не принадлежал к числу моих родных, поэтому, подходя к очередной группке людей и протягивая им блюдо, я смотрела не на них, а на их руки, тянущиеся к орехам, – как будто считала, сколько именно орехов они берут.