Право на одиночество - Ника Соболева

— Антош, — прошептала я. — Ты чего?

Его глаза в темноте казались мне чёрными ямами. И я уже знала, чувствовала, понимала, о чём он хочет поговорить.

— Наташ, — сказал Антон, — ты хорошо помнишь тот день, когда я приехал к тебе после смерти твоих родителей?

Точно. Но зачем, Антон, зачем? Зачем тебе понадобилось вообще вспоминать это — именно сейчас?

Я не хотела врать.

— Хорошо, — ответила я, не отводя взгляд.

— А… что ты помнишь?

Я вздохнула.

— Я помню всё.

Молчание. И затем:

— Всё? Ты уверена?

— Да.

— А… ты помнишь, как я… как я мыл тебя?

— Помню.

Антон вздохнул и придвинулся ближе.

— А ты помнишь, что случилось потом? Потом, когда я вынес тебя из ванной?

Как же не хотелось отвечать! Но что бы это решило? Враньё ведь никогда ничего не решает, оно только откладывает неприятные разговоры на какое-то время.

— Да, я помню.

Антон протянул руку и прикоснулся к моим губам.

— И что… что ты думаешь? — слова давались ему с трудом.

Его рука переместилась к моей щеке. Что я могла сказать? Что я должна была сказать?

— Антош, я… Я ничего не думаю… Это было очень давно. Давай забудем?

— Забудем?

Мгновение — и его лицо оказалось совсем рядом, в миллиметре от моего.

Антон взял меня за руку и сказал:

— Я не могу этого забыть.

Я не успела ответить — его губы накрыли мои, а руки сжали моё тело в порыве какого-то безумия. Я не могла оттолкнуть его — это было бы слишком жестоко, а я не умею быть жестокой.

Меня никогда не целовали так страстно, так исступленно и отчаянно. Так утопающий хватается за соломинку, так прощаются влюблённые перед долгой разлукой.

Наконец Антон оторвался от моих губ и прошептал:

— Прости… Я не могу этого забыть, Наташ. Если ты думаешь, что я уже остыл и не испытываю ничего подобного, то ты ошибаешься. Я по-прежнему, всё также, хочу тебя.

Он наклонился и начал целовать мою шею и плечи, по-прежнему держа меня в объятиях. Я остановила его, сказав:

— Антон! Пожалуйста, подожди…

Он поднял голову. В глазах Антона бушевал огонь — нет, даже не огонь, это было какое-то адское пламя, которое пожирало его изнутри. Мне некогда было думать, что делать, как вырваться — в моей голове была только одна мысль: я могу обидеть своего друга.

Как объяснить ему, что я не хочу всего этого, и при этом не задеть и не ранить? Как объяснить, что дело не в нём, а во мне, что это я — чёрствая и бессердечная, снежная королева, железная леди, и в груди у меня нет ничего, кроме ледышки. И я не хочу, чтобы он, такой горячий и такой хороший, сам заледенел от моего холодного сердца.

— Пожалуйста… — я подняла руку и погладила его по щеке, — выслушай меня, я тебя очень прошу…

— Пчёлка, хорошая моя, любимая моя пчёлка, — шептал Антон, целуя на этот раз мою руку, — конечно, я тебя выслушаю…

— Я понимаю тебя, я очень хорошо понимаю то, что ты чувствуешь. Но прости, я не могу… ты — мой самый хороший, самый лучший друг. Не ты ли говорил, что секс портит дружбу? Я не хочу тебя терять, Антош!

— Не волнуйся, ты меня не потеряешь…

Я почувствовала его руку между своих ног — на миг меня захлестнуло отчаяние.

— Антон, пожалуйста, не надо…

Он наклонился и посмотрел мне прямо в глаза.

— Наташ, я ничего не сделаю тебе, пока ты не дашь своё согласие. Я же не насильник. Поверь мне, твои опасения напрасны — ты никогда не потеряешь меня, мы будем всё теми же хорошими друзьями, просто проведём ночь вместе. Пожалуйста, соглашайся… пожалуйста…

Снова поцелуй, лишающий меня дыхания. Он, правда, беспокоил меня меньше, чем одна из рук Антона между моих ног — она вытворяла там такое, что я была рада тому, что на мне пока ещё есть старые домашние джинсы.

Угораздило же меня уснуть на этом диване!

Я чувствовала, что начинаю сдаваться. В конце концов, получит Антон сейчас свою игрушку и потерзает меня ночку… может, хоть успокоится.

Если бы дело было только в самопожертвовании, ему бы удалось осуществить то, о чём он так мечтал. Но где-то в глубине моего сознания билась отчаянная мысль: Антон не успокоится, он захочет от меня такой же страсти и такого же огня, в котором горит сам, и когда он поймёт, что я не испытываю тех же чувств, это будет удар. Удар и по его самолюбию — как же, он, такой прекрасный, не может возбудить женщину, — удар и по нашей дружбе — ведь фактически получится, что он меня изнасиловал.

Мои мысли резко оборвались, когда я услышала звук расстегиваемой молнии на джинсах.

— Антош, остановись! — от испуга я села.

Только в тот момент я осознала, что уже без кофточки, с абсолютно голой грудью, да и джинсы тоже приспущены. И когда он только успел.

Антон виновато посмотрел на меня и сел рядом.

— Прости, я… не удержался. Так что, ты согласна?

Он так откровенно меня разглядывал, что возникло желание прикрыться. Но я понимала, как это будет смешно и глупо выглядеть.

— Ты можешь оторваться от лицезрения моей груди и посмотреть мне в глаза, а? Вот, спасибо. Прости меня, Антон, я не могу.

Он, кажется, не понял.

— Что?

— Я не могу. Не надо нам этого делать.

— Пчёлка… — он потянулся ко мне, но я резко отодвинулась.

— Пожалуйста, не нужно! Не уговаривай меня. Я хочу сохранить нашу дружбу.

Антон смотрел на меня очень долго. А потом наконец усмехнулся и сказал:

— Я понял. Ты просто меня не хочешь.

Чёрт! А ведь я так старалась, чтобы он не догадался.

— Нет, я…

— Да, Наташ, — он вздохнул, — ты просто меня не хочешь. Пока я тут… целовал тебя, ты лихорадочно придумывала, как бы так мне отказать, чтобы не задеть моё мужское самолюбие. Надо же, ты первая женщина, которая мне отказала.

— Правда? — я удивилась. — Как же так…

— Вот так… нет, конечно, мне отказывали, но не в постели же! В постели ни одна женщина не способна отказать мужчине, если она его хочет.

Антон выглядел таким несчастным, что у меня просто сердце разрывалось.

— Ты же сам говорил, что я необычная девушка, — прошептала я. То, что я собиралась сделать, не укладывалось в моей голове, но было жизненно необходимо, чтобы не пошатнуть его веру в себя.

Я потянулась к Антону, обвила его шею руками и поцеловала. Я постаралась вложить в этот поцелуй всю страсть, на которую была способна — я прижималась к нему крепче, выгибалась, даже застонала, когда он переключился с моих губ на шею.