Поколение А - Дуглас Коупленд

– А много?

– Ведро, – усмехнулся Серж. – Как в «Кэрри».

– Серж, перестань! – Селин ободряюще мне улыбнулась. – Литр, не больше.

– Литр?! Но я же худой. Литр для меня – много!

– Нам нужны образцы, – сказала Селин. – Для сравнительных тестов.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как мне в вену втыкают иглу. Но потом совершил ошибку: уже в самом конце все-таки мельком взглянул на прозрачный пластиковый контейнер, куда стекала моя кровь. Она была такой красной… такой густой. Я дернулся. Игла вышла из вены. Кровь забрызгала все стены моей прозрачной кабинки.

– Ну, вот, – сказал Серж, недовольный и злой как черт. Потом повернул какой-то вентиль, и дальше я ничего не помню. До того, как проснулся совсем в другом месте.

Когда меня ужалила плеча, я отреагировала точно так же, как если бы что-то подобное случилось еще до того, как пчелы исчезли с лица Земли. Я заорала: «Блядь, на хуй, больно!», – и хлопнула себя по руке. Пчела упала на землю. Митч, Эрик и его дорогая женушка уставились на меня, как будто я плакала кровавыми слезами или что-нибудь в этом роде.

– Что, на хуй, уставились? Долбоебы!

Даже Кейла, похоже, опешила от моих выражений.

– И не делайте такие постные рожи! Ханжи и лицемеры! Все, как один!

– У нее синдром Туретта, – сказал Эрик Митчу.

И только потом до меня дошло, что случилось. Я наклонилась и подняла с земли прибитое насекомое.

– Господи Боже, это пчела.

Остальные осторожно приблизились. Митч выбросил палку и заявил:

– Она моя. Это мой двор, моя собственность.

– Нет, – сказал Эрик. – Она была в воздухе. А право на землю не распространяется на воздушное пространство.

– Она сперва была в воздухе, а потом села на нашу мисс Мат-Перемат, – возразил Митч. – Значит, это моя пчела.

– Она была бы твоей, если бы Диана была твоей собственностью, – сказал Эрик. – Но рабство в этой стране запрещено законом. Так что пчела не твоя, а Дианина.

– Такая маленькая… – пробормотала жена Эрика, разглядывая пчелу. – А мне почему-то запомнилось, что они были больше. Раньше я их боялась, подумать только! Смотрите, она собирала пыльцу. У пчел есть специальные сумки для сбора пыльцы, на задних лапках. У нее они полные, посмотрите!

Мне вдруг подумалось, что надо быстрее смываться отсюда, пока жадность не обуяла Митча уже окончательно. Я рванула к себе домой, как ужаленная. (Да, это такой каламбур. Я знаю, что это считается дурным тоном, но мне всегда нравились каламбуры. Может быть, это как-то связано с моим синдромом Туретта?) Я влетела в кухню, закрыла дверь, заперлась на замок. Смахнула с кухонного стола крошки и рассыпавшуюся корицу и положила пчелу на лист белой бумаги.

Мы все хотели, чтобы пчелы вернулись. Но если честно, никто не верил, что мы достойны того, чтобы они к нам вернулись. И вот теперь я убила пчелу! Кровь стучала у меня в висках. Я себя чувствовала виноватой. Эта пчела ничего мне не сделала, просто ужалила. И я не хотела ее убивать, это вышло случайно. Но пчелу уже не оживишь. Я знала, что надо звонить в полицию. Или, может быть, в службу спасения. В общем, надо сообщить властям.

Я начала было молиться, но потом вспомнила, что меня отлучили от Церкви. Тут я задумалась о молитвах вообще. Как оно все происходит? Может, когда я молюсь, мое тело излучает какие-то волны, наподобие сотового телефона? Или оно излучает волны всегда, даже когда я сплю или мою посуду? А сосредоточенная молитва просто усиливает эти волны? Каким образом наши молитвы бывают «услышаны»? Какой тут задействован физический механизм?

Мне хотелось молиться, но я не могла. У меня просто не было сил. Все случилось так быстро, за какие-то полчаса: сначала я стала свидетельницей жестокого обращения с животным, потом меня отлучили от Церкви, потом меня ужалила пчела – первая пчела в Канаде за последние бог знает сколько лет, – а потом я утратила веру в процессе молитвы. По-моему, несколько многовато для одного дня. Но и это еще не все. Я сидела на кухне, смотрела на мертвую пчелу, и тут раздался стук в дверь. Это был Митч. Он колотил в дверь кулаками и орал:

– Отдай мне пчелу, ты, безмозглая сука! Это моя пчела!

Дверь дрожала под натиском разъяренного Митча, и было очень сомнительно, что она устоит. Поэтому я схватила пчелу, спустилась в подвал и закрылась изнутри. Это была никакая не трусость, а просто разумная предосторожность – мне нужно было сберечь пчелу. (Уже потом, спустя пару недель, я посмотрела архивные записи новостей. Мне очень понравился репортаж, как сотрудники КККП* провели задержание Митча у меня на крыльце. Его оттащили от двери и, не церемонясь, швырнули на землю – мордой в щавель, – заломили руки за спину и надели наручники. Вообще-то я не сторонник насилия и произвола. Но иногда произвол и насилие – это именно то, что нужно.)

* КККП – Королевская канадская конная полиция.

Минут через пять в дверь подвала настойчиво постучали. К моему несказанному облегчению, это были сотрудники КККП, одетые в костюмы химической защиты. У нас что, началась ядерная война? Они тут же набросились на меня и принялись кричать:

– Где пчела?! Отдай нам пчелу!

Я отдала им пчелу. Ее положили в крошечную коробочку, в каких обычно продают обручальные кольца. Выйдя на улицу, я увидела, что весь мой дом – весь целиком – накрыт плотной белой полиэтиленовой пленкой. И не только мой дом, но и дома всех соседей. У меня было стойкое ощущение, что я оказалась в каком-то футуристическом будущем.

У вас может сложиться ошибочное впечатление, что я вся из себя невозмутимая тетка: сижу, упакованная в костюм химической защиты, и спокойно рассказываю о Митче с Кейлой, и о том, как меня ужалила пчела, и о всех этих громилах-стражах порядка, как будто пишу сочинение по политологии на тему «Гражданская война в Конго в 1962 году». Охренеть и не встать. Но я та еще лицемерка.

Например, я забыла упомянуть, что во время всего эпизода с пчелой я ни на секунду не переставала думать о том, как бы мне все-таки зарезать женушку Эрика – вонзить разделочный нож ей в горло, прямо над этими ее жемчужными бусами, – чтобы она не мешала мне слиться с любимым мужчиной в порыве безудержной страсти. Но в то же время мне очень хотелось стукнуть Эрика чем-нибудь тяжелым и утопить в озере Ниписсинг. За то, что он самодовольный мудак. И за то, что он встал на сторону Митча и вроде как разрешил тому бить собаку. И отлучил меня от Церкви, от нашей местной баптистской Церкви, моего маленького убежища от грубой реальности – на Макинтайр-стрит, в помещении бывшего магазина кормов для домашних животных, где по прошествии стольких лет до сих пор пахнет подушечками с мясным вкусом. И особенно – в задней комнате, где стоит пианино. Мы с Эриком купили это пианино по объявлению на одном интернет-форуме. Его продавало семейство, члены которого вели яростную битву за коллекцию пластиковых салфеток-подставок, оставшихся после покойной матери. Им было некогда торговаться. Нам сказали, что можно забрать пианино вот прямо сейчас. Самовывозом за двести баксов. Но забирать надо сегодня, до вечера. Мы с Эриком отметили удачную покупку джином с тоником. В гриль-баре на другом конце города, где нас никто не знал. Вообще-то мы оба почти не пьем. Я захмелела с первого же глотка и принялась расспрашивать Эрика о Еве (вы заметили, с каким отвращением я произношу ее имя?), чтобы выяснить окольным путем, счастливы ли они в браке.